Индивидуальные отношения

Но вернемся от этих сравнительно общих замечаний к нашей непосредственной теме. Первый пример злой шутки содержательности, которую она сыграла над индивидуальными отношениями и процессом их достижения, следовало бы искать в отечественной философии. Н.Ф. Федотов, С.Н. Булгаков, И.А. Ильин, П.А. Флоренский, Л.П. Карсавин, Н.А. Бердяев и многие другие русские философы наперебой, совершенно серьезно и обстоятельно рассуждают о «Мировой Душе», «Вселенской Церкви», «Святой Софии», «общем деле», «Хаосе», «житии в Святом Духе», «Абсолюте», «Разуме», «Святом Духе», «Царствии Божьем» и о тому подобных абстракциях, лишенных всякого внутреннего наполнения. И, глядя на это со стороны, трудно удержаться от того, чтобы не принять эти рассуждения за бредовые конструкции, по крайней мере, налицо все признаки данного состояния. Причем, эти размышления лишены всякого желания что-либо разъяснить нам, а все, что претендует на статус «разъяснения» в подобного рода работах, по сути, лишь сложные имена вещей, которых никто и никогда не видел, а потому и не может составить о рассматриваемом предмете своего собственного более менее предметного представления.

Правда, вчитываясь в работы указанных авторов, понимание постепенно приходит. Но что это за понимание? Какова его природа, генез? Дело в том, что путь к идее, заложенной в том или ином из подобных текстов, пролегает через полное игнорирование этих самых пресловутых имен. Они нужны как элементы шарады, тогда как ее решение – есть некий психологический опыт составителя этой самой шарады, имевший место задолго до ее появления. Нас ведут по пути, уже зная ту точку, куда мы должны прийти, но описание самого этого пути, не имеющего, по указанной причине, никакого смысла, постепенно становится самоценным, а голос рассказчика все более и более экзальтированным. Результат такой политики плачевен – масса текста и минимум идей, а в антологиях мировой философии, вышедших из-под редакторского пера зарубежных авторов, не найти даже упоминания русских философов.

Впрочем, следует заметить, что подобного досадного недоразумения, обусловленного самой природой содержательности, не смогла избежать и западная философия. Не отрицая, например, достоинств работ И. Канта, трудно не испытать чувства недоумения, когда мы сталкиваемся с таким размышлением философа: да, мы не можем познать такие вещи, как «душа», «Бог» или «бессмертие», вместе с тем ничто не мешает нам практически поступать так, как будто бы они существуют, и тогда наша вера в них эквивалентна знанию. Но в таком случае невольно встает вопрос – а какова надобность в такой вере? Чтобы поступать соответствующим образом? А зачем поступать соответствующим образом?… Размышления о возможных выгодах и рисках, связанных с подобным выбором, кажутся по меньшей мере странными, поскольку сказать, что нечто как бы и есть, но как бы его и нет, – так же нелепо, как приносить жертвы, понимая, что в них нет никому нужды. Идеализм – всегда идеализм, называет ли он свои идеалы или лишь предполагает их, или если даже если он отрицает их, но следует им. Критерий всегда один: наличие или отсутствие за красочной содержательностью действительной сущности, в последнем случае любые уловки – пустая трата времени и сил.

Однако, было бы ошибкой думать, что речь идет о чисто философской коллизии, эта учесть не миновала и обычных людей, чрезвычайно далеких от философии. Найти определение для ощущения, наполнить его содержанием – значит дать затеряться сути за фасадом грубой внешней формы. Так называемые «религиозные переживания» свойственны каждому человеку, только один расценивает их как нравственные чувства, другой считает чувством эстетическим, третий воспринимает духовным явлением, а четвертый спишет на счет воображения. Результат этого опредмечивания всегда один – потеря опредмеченного. Оно ускользает, как вода сквозь пальцы, хотя ладони еще долго будут чувствовать влагу. Содержательная оболочка будет зависеть от избранного идеала, и в этом не было ничего плохого, если бы принятый на вооружение идеал не стал бы диктовать правила игры собственным содержанием. Содержательность порождает содержательность – таково правило.

Содержательность проявляет себя в любой сфере – и в вопросах религии, и в вопросах, например, сексуального поведения. И в любой из них содержательность сослужит дурную службу, превращая естественное в нарочитое или извращенное. На поле содержательности, а все наши роли среднего и внутреннего контура содержательны, причем именно в них (в этих контурах) мы и функционируем, содержательное порождает само себя, приобретая причудливые, а то и вовсе уродливые формы.