Indrik_2011_Yugoslaviya

Все это придавало межпартийной борьбе характер семейных ссор, наполняло ее излишними эмоциями и страстями. Тем самым опрощалось, становясь слишком «фамильярным», и отношение к государству - сам его образ переходил из сферы сакральной в область почти обыденной жизни. И в результате, находившиеся у власти партии, теряя дистанцию по отношению к нему, нередко смешивали общий и частный интерес. Государство, таким образом, становилось средством реализации партийных, а кое-где и личных амбиций. И. компромисс был невозможен. Потому и сама политика, повторим, воспринималась многими не как способ «рационализации конфликта»²², но как «война всех против всех». И, как следствие такого подхода, постоянные столкновения позиций (разница между которыми была зачастую совсем не принципиальной!), хаос и нестабильность являлись характерными чертами политического процесса в Сербии. В таких условиях авторитарная политическая культура, сопровождавшаяся насилием, не имела возможности измениться и дорасти до высот толерантности; следовательно, идея безконфликтного решения проблем была обречена на невостребованность¹⁰⁰.

Резюмируем: когда общественная дисциплина, да и весь политический процесс, базируются на личностных, а не на формальных принципах, то чувство долга к своему ближнему кругу (родственников, земляков, друзей), как того требовал старый обычай, проявляется у его участников заметно сильнее, чем общегражданская ответственность, закрепленная законом. Это мы и наблюдаем у сербов на рубеже веков. Соответственно, «другой» в их глазах представал не как представитель своего сообщества, думающий по-иному, но как «чужак», отношение к которому было соответствующим. Что ж, как заметил в 1912 г. Йован Жуйович - академик и министр, - «даже у интеллигенции не всегда присутствуют основные понятия о государственной организации»¹⁰¹.

Отсюда же и различие в восприятии права и справедливости, присущее сербам, которые, «часто считают неправедным даже точное исполнение закона, поскольку оно не учитывает конкретные обстоятельства во всяком отдельном случае»¹⁰². Формальная процедура в их разумении убивала человечность. Но это, с одной стороны. С другой - в самом таком подходе сквозило практическое отрицание права, а потому и конфликты, увы, столь частые в истории независимой Сербии, решались не в рамках юридических процессов, а в лобовых столкновениях. Почему и были так «популярны» политические убийства. Вспомним хотя бы расстрел Еврема Марковича, весьма «странную» смерть в тюрьме его супруги Илки и Елены Кничанин, ликвидацию лидера контрзаговорщического движения в армии капитана Новаковича и Салоникский процесс, когда на основании явно сфабрикованных улик был расстрелян экс-глава заговорщиков, полковник Драгутин Димитриевич. Какая «судьба»! Человек, преступивший закон и уничтоживший последних Обреновичей, сам затем пал от руки неправедной власти.

Как видим, насилие в различных проявлениях (причем - и «сверху», и «снизу») являлось важнейшим фактором политического развития Сербии²³. В чем, сосбственно, в свете сказанного выше, нет ничего удивительного.

И еще одно объяснение столь своеобразной культуры участников политического процесса в Сербии. Оно тесно связано с особенностями менталитета сербов.

Как известно, многовековые конфликты с Турцией привели к формированию у них конфронтационного сознания, и это во многом определяло специфику внутренней жизни. В условиях незавершенности процесса «освобождения и объединения сербов» (что всегда оставалось для той же Радикальной партии задачей первейшей; в том числе и после появления в 1878 г. на сербской границе Австро-Венгрии - нового врага, «сменившего» турок и занявшего Боснию и Герцеговину), такое сознание экстраполировалось и на отношение к «другому» внутри страны. Потому-то и рассматривали соратники Пашича напредняков - сторонников модернизации и проводников проавстрийского курса, - как новых Бранковичей, или (говоря языком более ранней эпохи), как «внутренних турок». Им радикалы отказывали даже в праве на патриотизм. «Люди, которые довели Сербию до Сливницы²⁴, - твердил их лидер, - не могут упоминать о национальной политике, о сербском освобождении и достоинстве Сербского королевства»¹⁰³.

Этот подход также можно понять: всего за сорок с небольшим лет (1875-1918) страна пережила шесть войн и два восстания. И, соответственно, мир для ее граждан (не важно, внешний или внутренний) был по-прежнему окрашен в черно-белые тона: друг - враг, свой - чужой, мы - они.

* * *

После столь долгого экскурса вернемся к нашему тезису о том, что «золотой век сербского парламентаризма», несмотря на демократизацию политического процесса в результате смены династий и принятия конституции 1903 г., сохранил «родовые черты» прошлой эпохи - «по ряду базовых позиций ситуация оставалась прежней».