Направляясь к столу, он единственный, которым я сейчас располагаю, где достаточно света, сбрасывая телом Бланш всё, что там стоит. Укладываю её и снова проверяю пульс. Ещё жива.
– Эйс, что ты сделал с ней, – сдавленно произносит Молли за моей спиной.
– Не я, а тот, кто ведёт нашим сознанием. Я…
– Ты так кричал, я думала, что ты убил её. Столько крови… господи, – причитает сестра, пока я настраиваюсь на предстоящее. Я умею зашивать раны. Нас учат этому, чтобы в крайнем случае помочь себе или раненным в бою. Я не врач, но сейчас должен вспомнить всё, что таится внутри моего разума. Я читал. Много читал, и я справлюсь.
– Молли, отвали. Сейчас не до твоих размышлений, и лучше уходи, – зло бросаю ей, стягивая пиджак, закатываю рукава и открываю кран над раковиной, чтобы помыть руки. Так, обеззараживающие средства… Что я наделал?
Подхожу к Бланш и поднимаю футболку, заставляя себя смотреть, как пульсируют рваные края пореза. А он даже не успел затянуться.
– Это ты? Это ты?! – Кричит сестра, сотрясаясь в рыданиях. Она ударяет меня по спине, а я на секунду закрываю глаза, не позволяя себе сорваться. Терпеть. Держаться. От меня сейчас зависит жизнь Бланш.
– Нет. Наша мать. Я… уйди, Молли, прошу тебя, не смотри на неё. На меня не смотри. Я чудовище, понимаешь? Я, действительно, ничего не знаю о том, как это быть нормальным. Я сейчас боюсь, поэтому уйди отсюда. Не дави на меня. Я слышу ход твоих мыслей, слышу твои слёзы и обвинения. Твой повышенный пульс мешает мне сосредоточиться. Мне и так больно. Я весь в крови той, кого ценю больше всех моих выводов. Не отвлекай меня, ведь я не могу потерять её, так и не сказав, в каком чудовищном обмане её использовали, – мне стыдно посмотреть в глаза сестры. Мне стыдно за то, что я сделал. Так стыдно мне в жизни не было. Стыдно, что я позволил себе опуститься до уровня Нейсона. Стыдно, что меня ограничили в фактах и во времени, не позволив разобраться во всём. Стыдно, что собственные переживания для меня стали намного важнее, чем разумное решение проблемы. Мне стыдно за того ублюдка, в которого я сам себя превратил, чтобы уберечь незащищённое аморфное чувство во мне. Мне стыдно за этот мир, мой кровавый мир, ставший последним убежищем для Бланш. Мне стыдно.
– Эйс… чем я могу помочь? – Ладонь сестры ложится на мою спину, и я жмурюсь от нежности, которую отвергал с детства. И сейчас я её не заслужил. Я боялся её и не знаю почему. Не позволял никому трогать, утешать, любить меня, ведь тогда начинался внутри бунт, и я сходил с ума, опасаясь заглянуть глубже в причины такого поведения. Это трусость. И сейчас она обнажена так же, как и весь я.
– Ей будет нужна спальня. Комната, желательно подальше от моей, – едва слышно отвечаю я.
– Хорошо, братик, я подготовлю её. Только не лишай себя шанса сказать ей о том, что ты на самом деле чувствуешь. Дай себе возможность выиграть не только в войне против всех, но и против самого себя. Я люблю тебя, – Молли выходит из кухни и чуть ли не сталкивается с Гамильтоном, влетающим с коробкой в руках.
– Сэр, я здесь, – сообщает он, пододвигая стул ногой, и ставит на него коробку.
– Перчатки. Обезболивающее, спиртовой раствор. Займись порезом на другой руке. Нет, не предлагай провести операцию. Это моя вина. Это должен понять я сам, когда буду зашивать её плоть и насыщаться кровью, о которой когда-то грезил. Сегодня я обязан пройти этот путь один, – быстро бросаю взгляд на мужчину, опустившего голову и явно нежелающего такого исхода. Но он не нарушит приказ.
– Как закончишь с рукой, проверяй её пульс. Если он изменится, то скажи мне. Если хоть на один удар ослабеет, я хочу об этом знать, – добавляю, доставая из коробки перчатки, иглу, нити, шприц и растворы. В моём доме имеется достаточно медикаментов и материалов, особенно в такое время, а Гамильтон привёз ещё больше. И это, надеюсь, поможет.
В молчании он обрабатывает порез, нанесённый мной, а я обкалываю место разрывов тканей обезболивающим, замораживая кровь. Чувства. Яркость. Я замораживаю себя вместе с ней, чтобы застыть на этом моменте и навсегда запомнить урок.