Индустриализация (СИ)

«В конце 1930 года мы собрались к отъезду. Утром последнего дня пребывания в Мильвоки я поднялся на мост, вздымающийся над «Долиной промышленности». В молчании я стоял, разглядывая предприятия, лежавшие внизу. Я хотел сфотографировать долину, но черный дым стелился над ней.

И знаете, что я навсегда запомнил, что особенно волнует меня, едва я вспомню Мильвоки, — это величайший в мире завод Смита, где изготовляются автомобильные рамы-шасси. Автоматически, почти без участия людей изготовляются они. Это нечто величественное!

Вы понимаете, людей так мало, они едва-едва заметны, а по конвейерам движутся точно нарезанные, железные полосы. Если одна из них несколько длиннее или толще стандартной, она автоматически вышвыривается. Железная полоса поступает на конвейер, движущийся равномерно вперед и назад; сбоку приближаются машины на подвижных платформах. Они закладывают и вгоняют в полосы заклепки. Полосы движутся дальше. Попадают под пресс, стоящий наготове, один сильный удар, и готовая рама тотчас выскакивает. Рамы выскакивают непрерывно.

Я долго стоял у этого мощного пресса. Босс Булл, который «тук эй пойзен» (принял яд), сказал бы: «Здорово, а?..».

Честное слово, это действительно здорово».

Что касается записок Шейнмана, то они еще неформальнее. Если Кузьмину был просто не чужд юмор, то Илья Борисович хохмил напропалую. Его рассказ о поездке начинается фразой:

«Перед отъездом из СССР у нас было слабое представление о том, что нас ожидает. Мы, собираясь, как во всякое другое путешествие, взяли с собой мыло, полотенце, зубную щетку. Мой товарищ, также только что окончивший вуз, привязал к огромной корзине, наполненной технической литературой, большой металлический чайник, купленный нами вскладчину.

С чайником мы и двинулись в Берлин. По перрону заграничных станций ходили гуськом.

На первой же польской станции моего друга арестовали, так как он подозвал к себе носильщика, назвав его «товарищем».

Шейнман обстоятельно рассказывает обо всех фейспалмах и лулзах, учиненных за границей четырьмя советскими практикантами. Особенно ярко, если ему верить, отжигал Кузьмин: