Инерция (СИ)

— Лучше бы чего полезное сказал, — проворчал Кожин в ответ, отходя от двери и поворачиваясь к старику. — Как выбраться отсюда… хотя бы.

— Вы-ы-ы-брать-ся? — безумным выкриком переспросил тот, ошалелым взглядом, со смесью ужаса и извращенной радости глядя на Кожина. — Отсюда невозможно выбраться! Легче выбраться из собственного гроба!

Поневоле при этих словах Андрей вспомнил, что так и не нашел в подвале выбитый Паковым-Лозоходцем пистолет. А еще не мог не пожалеть, что остался без оружия. Уж очень захотелось ему пристрелить этого старикана, давно и безнадежно слетевшего с катушек. Хоть и не бандит какой, не террорист, чтобы наводить ствол на безоружных людей.

Вместо выстрела Кожин сказал только: «Врешь, гад! Не возьмешь!» И торопливым шагом, не оглядываясь более на Измаила, двинулся к ближайшему из огромных окон вестибюля.

Вскочил на подоконник — к счастью, низкий; схватился за ручку на оконной раме.

Поддавался запорный механизм окна плохо — проржавел, не иначе. С полминуты Андрей пытался расшевелить его, пока не вспомнил бегство твари, в которую превратилась Юлия Кранке, а конкретно — как та на ходу выбила стекло.

Понятно, что так же бросаться напролом (и дать себя изрезать осколкам) Кожину не улыбалось. Но путь к свободе он вполне мог проделать с помощью постороннего предмета — достаточно прочного и тяжелого.

Отойдя от окна, Андрей осмотрелся в поисках чего-нибудь, что можно было использовать в качестве тарана.

— Сколько ни убегай от смерти, — продолжал вдохновенно вещать Измаил, — она все равно настигнет… и уравняет: умного и глупого, порочного и добродетельного.

Слушает его кто или нет, старика, похоже, не волновало.

Меж тем, пусть подходящего предмета в поле зрения Андрея не обнаружилось, зато он вспомнил о фонаре Пакова, ныне за ненадобностью припрятанном во внутренний карман пиджака. О полицейском фонаре — а это кое-что значило.

Таким фонарям, вынужденным разделять со своими хозяевами тяготы опасной службы, просто необходимо было, что называется, уметь держать удар. В прямом смысле. То есть, обладать соответствующей прочностью. А любой предмет, достаточно прочный, чтобы пережить хотя бы падение на бетонный пол, и обладающий более-менее заметной массой, можно было использовать в качестве дубины. Против стекла — уж точно. Оставалось надеяться, что в окне было именно стекло, а не какой-нибудь плексиглас или иной прозрачный, но прочный материал.

Впрочем, судя по тому, с какой легкостью удиравшая тварь преодолела прозрачную ограду, опасаться на этот счет не стоило.

Достав фонарь из кармана пиджака, Кожин сперва слез с подоконника и отошел на расстояние удара (так безопаснее) и уже после этого стукнул фонарем по стеклу. Один раз ударил, второй, третий. Пока стекло не пошло трещинами, а затем и не осыпалось осколками с жалобным звоном.

Торжествующий Кожин отложил фонарь обратно во внутренний карман и влез на подоконник.

— Чао, адьез и просто бывай! — бросил он, обращаясь к бесновавшемуся Измаилу.

После чего выпрыгнул из окна на засохший газон.

10

Снаружи город успел стать еще более серым и безжизненным, чем накануне, когда в его пределы только ступили Кожин, Паков и Кранке. Теперь он выглядел, словно пеплом усыпанный. Для полноты картины не хватало только ворон, со скорбными криками «Nevermor-r-re!» кружащихся в таком же пепельно-сером небе над этим памятником человеческому неблагоразумию.

Но никто не летал и не кричал над Гродницей — никто живой. Потому что жизни не было места в этом городе. Оказавшемся чем-то неизмеримо большим, чем просто провинциальный городок, погубленный жутким оружием давней войны.

Андрей Кожин понял это — и ничего так не хотел, как донести свое открытие до других людей. Ждавших где-то за чертой городка, в нормальном мире.

Он шел и шел, минуя дом за домом, улицу за улицей. Заборы, крыши, брошенные машины, фонарные столбы…

Шел с трудом, но силы (вот чудо!) не покидали сотрудника отдела «Т». Как бы ни был тот ослаблен, бухнуться в изнеможении прямо на тротуар и забыться Кожина не тянуло.

Город казался лабиринтом, он словно не хотел отпускать Андрея. Раз за разом тот вынужден был свернуть с пути, то натолкнувшись на завал посреди улицы, то забредя в тупик. И петлял в переулках, лавируя между стенами и заборами, временами — даже протискиваясь.

А выхода все не было.

Раза три Кожин успел вернуться к театру, из которого сумел выбраться — даже оказывался аккурат под проломленным им окном. Но не сдавался и снова возобновлял путь.

Баррикады из машин, поваленных столбов ЛЭП, вульгарных мусорных куч — Андрей не задавался вопросом, кто и зачем соорудил их, перегораживая улицы. Точнее, перекрывая его, Андрея Кожина, путь.

Дома, притиснутые один к другому; заборы, выстроенные сплошной стеной, протяженностью примерно в километр… Кожин уже не чурался преодолевать эти преграды, невзирая на предписания уголовного кодекса, как и на инструкции для сотрудников Глобальной Безопасности. На заборы — карабкался и перелазил через них. В дома проникал, разбивая окна, а наружу выбирался, открывая двери изнутри.