Инерция страха. Социализм и тоталитаризм

Тем не менее, я привел выдержку из Камю не столько для того, чтобы спорить с ним, сколько для того, чтобы согласиться в главном — в противопоставлении трансцендентных религий различным видам идолопоклонства. Но я хочу осмыслить это противопоставление не в традиционных (для религий) ме­тафизических терминах, а с точки зрения операционалистской: нас будет интересовать вопрос, в каких именно наблюдаемых проявлениях различаются идолопоклонство и трансцендент­ная религия. Поставив так вопрос, мы приходим к следующему определению: идолопоклонство связывает религиозное чувст­во с конкретными предметами, трансцендентная религия — с предельно абстрактными понятиями.

В плане эволюционных возможностей различие между этими двумя видами религии чрезвычайно велико. Идолопоклонство неминуемо ведет к ограничению творческой свободы, к застою и окостенению общества. Трансцендентная религия по край­ней мере допускает бесконечное развитие. Ибо содержание аб­страктных понятий меняется по мере эволюции культуры; це­ли, сформулированные в предельно абстрактных понятиях, трансцендентны, недостижимы, как и подобает Высшим Целям.

Идолопоклонство зовет человека к идолу, трансцендентная религия — к Богу, то есть в смутно угадываемую бесконечность. Именно в абстрактности Высшей Цели, а не в наличии мета­физической трансцендентности состоит наблюдаемое разли­чие. Великие монотеистические религии стали возможны лишь после достижения некоторого уровня абстрактного мышления. Бог этих религий — абстрактная идея.

В своем конкретном социальном воплощении никакие транс­цендентные религии не свободны полностью от идолопоклонст­ва (чего стоит один принцип непогрешимости Римского Папы). В процессе конкретизации абстрактных идей конкретные цели и предметы становятся их воплощением. Когда они засло­няют собой фундаментальные абстракции, можно говорить об идолопоклонстве. В таких случаях борьба против идоло­поклонства - это борьба за возрождение и обновление подлин­ной трансцендентной религии. Реформация в Европе дает яркий тому пример. Идолопоклонство — одно из варварств трансцен­дентной религии. Если мы находим его в христианстве, то не удивительно, что мы находим его и в социализме. Культ вождя, культ класса, культ расы — различные формы социалистиче­ского варварства. Культ нации, который в 20-ом веке стал всеоб­щим бедствием, — также варварская форма социализма; совре­менный национализм силен и страшен тем, что имеет религиоз­ную окраску: здесь действует человек Достоевского, а не чело­век Маркса. Наконец, культ человечества в целом — это тоже идолопоклонство и варварство. Никакие конкретные люди — ни по отдельности, ни в своей совокупности — не должны стоять на верхней ступеньке иерархии целей и планов. В лучшем слу­чае культ человечества - это пошлое самолюбование и само­восхваление, нужное лишь тому, кто в сердце своем не ощуща­ет грандиозности "феномена Человека". Стыдно смотреть на тысячи плакатов: "Слава КПСС!", "Да здравствует Коммуни­стическая партия Советского Союза!", "Партия — ум, честь и совесть нашей эпохи" и т.п., которые развешиваются по всему Советскому Союзу по инициативе и под наблюдением этой са­мой партии. Было бы очень грустно, если бы эта манера само­восхваления (отражающая, в сущности, комплекс неполноцен­ности) распространилась на все человечество.

Определяя социализм как религию интеграции, я стоял на позиции описательной, а не нормативной. Я пытался лишь выя­вить ту общую основу, которая роднит различные социалисти­ческие течения и придает им жизненность. Но это не значит, что я вообще не намерен становиться на нормативные позиции, то есть высказывать свои суждения о том, каким должен быть социализм. Я намерен. Можно даже сказать, что я намерен проповедовать определенную религию или определенную фор­му религии. И эта религия будет тесно связана с наукой, неот­делима от нее, подобно тому как монотеистические религии неотделимы от языка, содержащего абстрактные понятия. Ирония Камю — как по поводу моды на "Святых Павлов", так и по поводу "просвещающей силы науки" — меня не тро­гает- Я не вижу, почему проповедь новой религии должна рас­сматриваться как более претенциозное дело, чем провозглаше­ние новой научной теории. В конце концов, религий существу­ет столько же, сколько людей. Человек, пытаясь ответить на вопрос, зачем он живет, приходит к выводам, которые могут быть по меньшей мере столь же интересны для его собратьев, как выводы о движении планет или строении тела насекомых. Тот факт, что его выводы имеют нормативный характер, не сви­детельствует о нескромности: ведь таков характер предмета, с которым имеет дело религия. А наука и в самом деле обла­дает огромной просвещающей силой, хотя она никогда не пре­тендовала на то, чтобы заменить собою полицию.