Инфант

И она придумала. Где-то уже через пару увольнений ванная комната, находившаяся в глубине квартиры, стала нашим постоянным прибежищем. Что чувствовала и фантазировала себе в такие моменты бабушка, страшно было представить. Но стоит отдать ей должное, держалась молодцом и за все время наших копошений в совмещенном санузле, ни разу не подала голоса. А там бушевали невиданные миром бесстыдства. Включался на полную душ, который по нашему мнению должен был заглушить непотребные вздохи и стоны. (Типа мы стираем мою военную форму). Происходило же обратное. Скрип, стук, а иногда и грохот словно усиливались при непрекращающимся потоке воды. Нескончаемый водопад лишь умножал суету, сопряженную с теснотой и прочими неудобствами. (Стирка была длительно-мучительной) «Ложем любви» становились все находящиеся в уборной предметы и устройства. Была ли это стиральная машина, бак для белья, тумбочка или просто сама ванная, всё эксплуатировалось почти до полного износа, ну, за исключением, пожалуй, ванной. Та служила нам верой и правдой, не предавая даже в самые тяжелые и ответственные мгновения. Короче говоря, бедная, бедная бабушка. До сих пор жаль покойницу.

Ну а Леночка… Леночка была чертовски хороша. Ее физика и, вообще, фактура, сочетали в себе неопровержимую юность с какой-то врожденной женскостью. Невзирая на свое явное малолетство, она от мозга до костей являлась существом женского пола: пускай маленькой, инфантильной, но все-таки… женского пола, словно от матери-природы знающей все тонкости общения и обращения с полом мужским. К тому же, ее смуглое, невероятно стройное тело будоражило мое воображение, как в стенах квартиры, так и во вне их, доводя меня, измученного армейскими тяготами и лишениями до сладостного изнеможения, и даже после финальных аккордов, оставляющее неутолимый мужской голод. Можно ли предать ее забвению – обращенную ко мне спиной, совершенно нагую, чуть влажную от случайных капель, серебряной рыбкой поблескивающую в свете убогой лампочки и от того еще более востребованную? В те жаркие минуты верхняя часть ее точеного туловища находилась в самой ванной, лицо безжалостно упиралось в отверстие сливного стока, а нижняя ритмично двигалась под руководством моих проворных рук, скользких то ли от воды, то ли от пота. Никогда более я не ощущал в своем тщедушном теле такого испепеляющего либидо, а в черепной коробке торжественного марша-парада опасных эмоций. Злость, жалость, чувства превосходства и униженности – все перемешивалось в моей кипящей голове – (уменьшенной модели сталеплавильного цеха), сублимируясь в похоть.

– Ничего, что я тебя так? – в тот памятный раз, поддаваясь беспричинной тоске, неожиданно для самого себя спросил я.

– Да нет, что ты.. – по-детски улыбнулась она и совсем не по-детски подмигнула своим раскосым оком, – даже приятно…

Собственно так бы все и продолжалось, если бы однажды утром, находясь на службе, в телефонной трубке я не услышал отдающую февральско-ноябрьским холодом ключевую фразу этого повествования: «Я залетела!»

Кто служил в армии, тот знает, что слово «залёт» для солдата имеет особое значение и смысл. Ведь залёт, это не просто «косяк», а «косяк» за который непременно придется ответить, причем по полной программе. В моем с Леночкой случае «косяк» был в квадрате, потому как первое – сам залёт, а то бишь беременность Леночки, второе – то что виновник случившегося, мягко выражаясь, не совсем свободный человек, третье – Леночка несовершеннолетняя и наконец, четвертое – на хрена нам молодым да ранним, вообще, весь этот геморрой?!

И как-то сразу после леночкиных слов Антонина Александровна стала родней и ближе. И что самое забавное – чисто по-человечески. Не на шутку испугавшись и почувствовав в лице своей великовозрастной возлюбленной потенциального сочувствующего, я, долго не раздумывая, выдал все подробности назревающего катаклизма. И она выслушала, спокойно, не перебивая и не выказывая признаков возможной и ожидаемой ревности. Что и говорить, было приятно. Тогда я понял по настоящему, что счастье это действительно, когда тебя понимают. По прошествии же нескольких недель, когда о Леночке Виноградовой рассказывать мне было особенно нечего, Антонина Александровна повела себя так, как будто приходилась мне и моей малолетней пассии, чуть ли не родной матерью. Ласково и нежно гладила меня по щеке, и строя рыжие бровки домиком, по-родственному приговаривала:

– Бедный мой мальчик… Не бойся, всё образуется.

Леночку же называла, соответственно, «бедной девочкой», иногда заблудшей овечкой и, то ли в шутку, то ли всерьез, находясь в какой-то отстраненной задумчивости, шептала себе под нос:

– Усыновить, что ли всех вас… глупеньких…