Инфант

Дело осложнилось еще и тем, что Леночка Виноградова толком сама не знала, чего хотела. Или же лучше сказать, знала, но здравомыслящего человека ее противоречивые мысли и желания покоробили бы, однозначно. Она панически боялась аборта, (истинно говорят, что даже у самой бездушной твари есть совесть), и отметала разрешение проблемы таким способом напрочь. С другой стороны, при слове ребенок, ее начинало трясти и выворачивать наизнанку.

– Да какая я, к черту, мать? – вопила она, стуча себя ладошками по коленкам, – мне шестнадцать лет два месяца назад исполнилось! Мне школу заканчивать надо и карьеру делать. Да и ты, (имелся в виду я), какой из тебя папаша? Да и вообще, оно тебе надо?

Что касается реплики «про папашу», скорее всего она была на все сто права, но дело было даже не в этом. Мое отношение к Леночке Виноградовой было настолько несерьезным, легковесным, к тому же потребительским, что даже если бы я поставил галочку на опции «совесть» и перенастроил себя на праведный лад, вряд ли потенциальный детеныш стал бы впоследствии вызывать во мне отцовские чувства. Как мне казалось тогда да и кажется теперь, для отцовства надобно, как следует созреть, а может быть даже и прозреть.

В итоге помогла Антонина Александровна.

– А вот знаешь что?! – допивая на кухне полуденный кофе, агрессивно перекинув ногу на ногу, заговорила она, – если хочешь, вернее, если ты не против, я в состоянии обставить дело так, что вы оба станете не при делах. У меня имеются кое-какие заделы, как по части роддомов, так и органов опеки и я после рождения малыша могла бы его благополучно усыновить, ну или удочерить… Смотря, кто там вылупится. Ты кого хочешь, мальчика или девочку?

– Никого! – сухо ответил я, внутри себя с трудом переваривая, только что сделанное предложение, от которого нельзя не под каким предлогом отказываться. К тому же сам тон Антонины Александровны меня поразил изрядно. Так жестко, не эмоционально и отчасти цинично, она никогда со мной не разговаривала.

– То-то! Правильно мыслишь. Молоток, – с удовольствием закурила она и сладко почесала длинным отполированным ногтем мизинца лодыжку – ты же знаешь, у меня больше не может быть детей.

– Знаю! – успел выдавить я, хотя по правде говоря, мне было на это плевать.

– Ну, вот видишь, котёнок, – она небрежно погладила меня по затылку, словно я в действительности был кошачьего племени, – как все славно получается. Для этого, правда, понадобиться твой отказ от отцовства… Хотя, не парься особо… с тобой – проще всего, ну, и, разумеется, отказ от материнства нашей бедной Лолиты. Поговори с маленькой…

И я поговорил. Леночка пришла в телячий восторг от предложенного, (как она беспрестанно восклицала: «Бывают же добрые люди на свете!»), что, кстати, весьма благоприятно повлияло на весь дальнейший ход беременности.

Судьба и дальше «помогала» всем нам изо всех сил. Как это не кощунственно звучит, очень своевременно, а именно на четвертом месяце беременности Леночки, отошла в мир иной бабушка, так и не решив для себя до конца: поправилась ли ее внучка на недоеденной овсяной кашке, или же располнела сама по себе. И здесь Антонина Александровна проявила себя деловой женщиной. Гроб, крематорий, венок, ячейка и прочие похоронные прибамбасы были заказаны и подготовлены, благодаря ей в положенный срок. Ну а там что: схоронили, поплакали для приличия, разошлись.

Дембельнулся я, так и не увидев своего «плода» и даже не поинтересовался, что за пол вышел. Всё как-то не досуг было. Да и возникшие проблемы, мои разновозрастные возлюбленные решали вдвоем, сами. Лишь однажды, как мне сообщили позже сослуживцы, в оркестр позвонила Антонина Александровна и взяла на всякий случай адрес и телефон моих родителей.

Ну а я подался до дома. Вскоре поступил в институт. Студенческая жизнь закружила меня в вихре дьявольской гальярды, заставив забыть все эти странные армейские перипетии. По окончании института нашел нормальную, не отягощенную скрипичным ключом работу. Удачно женился и удачно развелся. Потом опять женился и опять развелся. В общем, достаточно безболезненно скоротал лучшую часть своей жизни. Ну а жизнь и не вознамеривалась приносить ничего знаменательного и даже мало-мальски стоящего. Кто знает, может сама ждала от меня каких-то решительных действий? В итоге, несмотря на бурную и стремительную увертюру, она оказалась серой, унылой, как солдатская шинель и главное, не сулящей никаких позитивных перспектив.

Женщины, которыми я пресытился еще в ранней юности, перестали вызывать жгучий интерес. А те, которые пресытились мной в зрелости, пугали своей предсказуемой эксцентричностью и стервозностью.

Деньги!?… Хм! Я давно про себя понял, что любой финансовый достаток, большой или малый, меня в итоге начинал устраивать. Да и много ли человеку надо! От того, собственно, особо не парился по этому поводу.

Ну, что еще? Пить, я не пил, потому как весьма болезненные по своим ощущениям последствия, вызываемые алкоголем, мне были хорошо знакомы по той же армии и в итоге порядком надоели.