Инфант

Так, бубня себе под нос весь этот психопатический каламбур, я вдруг заметил, что стою уже не на перроне, а на первой ступеньке бетонной лестницы, ведущей вниз в подземный переход, а далее через него в здание самого вокзала. Бутоны гвоздик, тем временем вяло мели высокий гранитный бордюр.

Странно, но не ясно с чего, я сильно обрадовался этому своему местонахождению. Сделал шаг. Вдруг неожиданно, но, казалось, где-то еще очень далеко призывно пропел гудок московского экспресса. Я сделал второй шаг, затем третий и гудок зазвучал чуть ближе, дальше – совсем рядом, точно под ухом, словно вкрадчиво говоря мне: «Догнал я тебя, мальчик». Послышался металлический стук и скрежет колес останавливающегося поезда, шум выхлопных газов. Я машинально оглянулся на ринувшуюся к вагонам толпу людей, но ноги мои не послушались, уводя меня по ступенькам все ниже и ниже в подземелье…

День знаний

В последний день августа, ближе к полудню, в семье Перепелкиных случилось вот что: глава семьи Василий решил бросить пить.

Подобное случалось и раньше, и последняя попытка, как и все предыдущие, выглядела весьма убедительно, но на сей раз, наблюдать за происходящим было заодно и престранно, потому как еще с утра отец семейства жадными глотками опохмелял початой со вчерашнего вечера чекушкой, гудевшую десятью валторнами голову. Что натолкнуло его на столь скоропалительное решение, понять было сложно, да и вряд ли сам Василий до конца осознавал творящиеся с ним. Ведь обычно (и к тому были приучены домочадцы), глава семейства объявлял войну пьянству по-иному – постепенно и болезненно. Причем, это самое «болезненно» распространялось, как на него самого, так и на семью. В такие дни и жена, и малолетний сын были с головой вовлечены во внутренние переживания отца и мужа. Старались не нервировать его – отчаянно борющегося с соблазном, делали все возможное и невозможное, дабы ничем не поколебать очередную, так тяжело выстраданную и словно по крупицам собранную тягу к новой жизни. Точно мелкой поступью, осторожными шажочками, будто по меже, боязливо оглядываясь и спотыкаясь, крался он в такие дни к своей хронически не сбывающейся мечте, имя которой – трезвость. Подолгу примерялся к ней, простаивая в нервирующей душу нерешительности, рабски поддаваясь то приступнообразной меланхолии, то сладостно разливающейся, чуть ли не по всему телу эйфории. Тут же напротив – все разом, одним, так сказать, махом…

Чистейший – только что из душа, с еще влажными волосами, аккуратно расчесанными назад к затылку, одетый во все новое и пахнущий одновременно дезодорантом и одеколоном, он горделиво прошел в кухню, наполнил граненый стакан ацидофилином, залпом осушил его и деловито, почти дикторским баритоном изрёк:

– Всё! Баста! Отныне будет другая жизнь – трезвая и светлая!

Лена – жена Василия, домывавшая в ту минуту посуду, в ответ тяжело вздохнула, снисходительным взглядом окинула неожиданно приосанившуюся фигуру мужа и смиренно продолжила свое нехитрое дело.

– Не веришь, что ли?! – с опаской, точно пробуя собственную твердость на зуб, спросил Василий, – вижу, что не веришь. Что ж, слова тут действительно ни к чему. Сама все увидишь и прочувствуешь! А Василий Васильевич готов к труду и обороне?

Василию Васильевичу три месяца назад исполнилось семь лет, что означало относительную причастность к общеобразовательному процессу. Еще в середине июня ему предусмотрительно был куплен вместительный рюкзак, пенал, дневник и прочие школьные принадлежности. Стоит ли говорить, что на фоне нескончаемого пьянства Василия-старшего, похожие по значимости внутрисемейные события давно не выглядели исключительными? Водка словно разбавляла их, делая в итоге рядовыми и серыми. Зато теперь, когда неожиданная трезвость, подкрепленная невиданной доселе твердостью намерения, тяжелыми ударами постучала в дверь Перепелкиных, первое сентября за считанные часы стало набирать обороты и превращаться в реальный праздник.

Вдумчиво и сердито Василий-старший рассматривал новенькие, еще пахнущие типографской краской учебники сына. Аккуратно, столовым ножом разрезал склеившиеся страницы; листал не заполненный дневник, мял двумя пальцами разноцветные новомодные ластики.

– М-да, – вздыхал он, – кабы в мое детство такие штамповали, может папка сегодня не каменщиком горбатился, а кем-нибудь поважнее, да мать?