Инфант

Жили они поначалу мирно и ладно. Василий устроился каменщиком в местное строительное управление, а Лена, до того как забеременела, продолжала работать в «Пьяном». Позже, когда появился Василий-младший, жизнь парадоксальным образом стала скатываться вниз, оставляя светлые, беззаботные дни далеко позади. Что явилось причиной, сложно было понять. То ли возгордился Василий-старший с появлением сына, то ли еще что, но в итоге, расслабился по полной. Вроде как на радостях расслабился-то, но не было конца этой радости, как в те дни, так и до сегодняшнего времени.

– Сынуля, а не хухры-мухры! – гордо хвастался он перед собутыльниками, пробуя тяжелым кулаком крепость, когда своего, когда чужого стола, – моя кровь! Не переведутся, значит, Перепелкины-то! Так-то!

Поначалу Лена терпела и даже пробовала иной раз участвовать в непрекращающемся празднике жизни мужа. Выпивала, закуривала, вникала в новоявленных друзей и даже подруг, внутри себя оправдывая суженного, но вскоре поняла, что радость эта мужнина уже и не радость, а какая-то затянувшаяся вакханалия и она – мать недавно рожденного ребенка полноценно в ней участвует.

Много чего пережили и натерпелись друг от друга молодожены в тот начальный период – то ли медовый, то ли полынный. Трепали изо всех нерастраченных сил свои молодые, еще не порченные жизнью нервы.

Василия-старшего с годами тоже многое стало не устраивать в молодой и как впоследствии выяснилось, не такой уж хрупкой жене (Лена со временем так научилась давать отпор распоясавшемуся супругу, что тот ее иногда всерьез побаивался).

То ли от длительного питья, то ли еще от чего, заподозрил он ее в измене и не просто в измене, а в том, что сын его Василий-младший не от него произведен на свет. Виной тому стала случайно найденная записка от некоего Петра Сергеевича, в которой последний клятвенно обещал заботиться (в случае чего) как о Лене, так и о ее сыне. Взбесила эта записка Василия-старшего до невозможности, довела, как говорится, до белого каления.

– Что значит, заботиться? – громогласно сокрушался он, – у малого что, родного отца нет или при смерти родитель? Или может отец – не я, а, Лен? Тоже мне, благодетель выискался! И вообще, кто таков Сергеич этот – почему не знаю?!

Лена в ответ на подозрения (не объясняя, правда, кто в действительности этот мифический Петр Сергеевич), как могла оправдывалась и в итоге своих бесчисленных оправданий предложила сделать генетическую экспертизу. Василий же, упорно настаивая на своем, постепенно и незаметно для самого себя взрастил – таки в душе сорняк сомнения, который не изводился впоследствии никакими лениными доводами и особенно под воздействием алкоголя расцветал пышным цветом.

В общем, так и жили Перепелкины изо дня в день, из года в год, мирясь с собственными недостатками и грехами, как большими, так и малыми.

А вот сегодня шли, все вместе, как не ходили никогда, но так, как видимо, мечтали идти когда-то, в самом начале своей супружеской жизни, разглядывая эту радужную прогулку в цветных широкоформатных снах.

По пути встречались многочисленные знакомые, сослуживцы, а также собирающиеся по трое, собутыльники Василия-старшего. Последние, удивленно, непонимающе оглядывались на бодро шагающую семью Перепелкиных, от чего-то хитро подмигивали друг другу и весело продолжали возлияние. Василий-старший, проходя мимо, сильно наклонял голову, сутулил свою широкую спину, невнятно матерился и плевал под ноги…

– Песочного цвета хочу! – уже в магазине твердо заявил он, ощупывая шершавую поверхность одного из образцов обоев, – как на это смотришь, мать?

– Да, хотелось бы, – боязливо, словно не до конца веря в происходящие, тихо ответила Лена.

Василий-старший делано насупил брови, метнул строгий взгляд на ссутулившуюся жену, поцеловал так рано поседевшие волосы на виске и с присущей ему брутальной нежностью прибавил:

– Да ладно тебе, хорошо ж все будет, отвечаю…

Купили три рулона, кисть, клей, Василию Васильевичу «киндер-сюрприз» и пластмассовый пневматический автомат. Не забыли и про цветы к грядущему празднику. Лена на обратном пути еще не улыбалась, но уже не хмурилась и как будто расправила свои худенькие плечи.

Пришли домой. Василий-старший спешно по-армейски переодевшись в спортивный костюм и даже не перекурив, принялся с помощью мастерка сдирать надоевшие за восемь лет обои. Он так торопился, словно боялся не до конца использовать неожиданно свалившуюся на него тягу к трезвой жизни. Лена, как бы в ответ, покорно взялась за стряпню и скоро дело заспорилось. Запах клея, так странно перемешался с ароматом намечающегося борща, котлет и овощного салата, что всем вдруг стало празднично на душе.

– А ты, Васька, алфавит учил бы! – советовал глава семьи, примеряя к стене очередную обойную полосу, – придешь в класс, все не бум-бум, а ты уже буквы знаешь. Отца-то слушал бы, хоть иногда.

– Так уж он за один вечер и выучит! – чуть улыбаясь, робко вмешалась Лена, – раньше надо было…