Инфант

– Получила?! – хрипло пробасил он, дожевывая ту самую редьку, – вошь поганая! Из первоисточника! Я тебе сейчас покажу первоисточник, мало не покажется! Отец вкалывает, как проклятый, спины не разгибая. Все для них, для них… А они!

– Васенька, сынок, смотри какой у тебя отец, смотри и запоминай… – удалось крикнуть Лене.

– Папа, не надо маму бить, ну пожалуйста, не надо, – весь в слезах, раскрасневшийся, вскочил с дивана Вася, неловко хватая разбушевавшегося отца за руку.

– Уйди на хрен, выродок… Ты, вообще, не мой сын…

После этих слов на несколько мгновений в квартире Перепелкиных воцарилась тишина. Она словно невидимым мечем разрубила их семейную жизнь надвое или же убила ее вовсе. Даже маленький Васенька, привыкший за годы ко всему и старающийся не вникать в родительские скандалы, изменился в лице. Резко побледнев, он вопросительно смотрел то на отца, то на мать, пытаясь по их взглядам вычислить правдивость, в запале брошенной фразы.

Лена, что есть силы рванула голову из стальных тисков рук мужа, оставив в его ладони небольшой клочок волос и пальцами остервенело вцепилась в лицо Василия!

– Выродок?! – хрипела она в отчаянии, – не твооой?! Ах ты, тварь… Всё! Развод! Собирайся Васенька, к бабушке поедем!

– А что? Мой? Знаем мы все про тебя, – зло усмехнулся Василий-старший, сдерживая натиск жены. – Хотя, может и впрямь мой, кто ж теперь разберет? Ты сама-то разобралась, чей он?! Чувствую, что не очень…

– Да как ты смеешь! – не унималась Лена, всё глубже впиваясь ногтями в лицо супруга.

– Руки убрала, падла! – оттолкнул жену Василий-старший, – ты своим хахалям рожи царапай. Петру Сергеевичу, например!

– Собирайся Васенька! – поднимаясь с пола, твердо произнесла Лена.

– Ага, собирайся, – закурил прямо в комнате глава семейства, – все собирайтесь, уматывайте на хрен, чтоб я вас здесь не наблюдал через пять минут.

Вытащив с антресолей старый потертый чемодан, Лена быстро принялась напихивать в него самое необходимое.

– Пить он бросить собрался, – говорила она, без особого разбора хватая вещи из открытого шкафа и утрамбовывая их в чемодан, – ничего не можешь. Слово держать не можешь. Мужик, называется! Не мужик ты…

– Давай, давай, собирай манатки, – приговаривал Василий-старший, стряхивая пепел прямо на палас, – только учти, сын здесь останется, ему, как никак, учиться надо.

– А чего это вдруг, «сын»!? – на секунду остановилась Лена, – да еще «останется»!? Только сейчас же орал: «уматывайте». К тому же, «не твой», как ты говоришь!

– А это пусть для тебя важным будет… теперь! – демонстративно пуская кольца в потолок, отвечал Василий-старший, – для тебя, Сергеича и твоей совести, которая неизвестно еще, а существует ли. А по мне, так все равно – мой он или нет. При мне вырос, значит, мой!

– Да ради Бога, – делано ухмыльнулась Лена, – может, поймешь наконец, как сына растить… Попробуй мне только позвонить…

– Сама приползешь, а нет, так еще лучше… А пью я, – Василий-старший неожиданно вытянул сжатую в кулак руку вперед, – из-за тебя, сука, и из-за таких как ты, поняла? Все вы – тихони, поначалу… Омуты – тихи, черти – жирны!

– Поняла, поняла, – застегивая чемодан, скороговоркой отвечала Лена, – вот теперь меня не будет, так поищешь другое оправдание своему беспутству.

И ушла.

Васенька снова лег на диван, закутался в одеяло и словно ожидая чего-то еще более страшного, через маленькую щелочку смотрел на отца. А тот, теперь уже совершенно спокойно сидел за столом и в глубоком раздумье соскабливал ногтем этикетку с почти уже допитой водочной бутылки.

На улице стало темнеть, в доме напротив одно за другим зажигались окна. Василий-старший невольно взглянул на них.

«Как ласточкины гнезда на песчаном обрыве, – подумалось ему, – сколько же тепла и уюта в этих гнездышках. И мое, должно быть, таким кажется издалека. А ведь, бардак у тебя, Вася, в гнезде-то… Бардак – бардакевич! Беспросветный и многолетний! И с чего ж это в моей жизни так прочно прижилось несчастье? И неужели в тех окнах напротив, все по-другому. Неужели там, в других семьях течет жизнь ладная и светлая. Или же люди просто скрывают свое несчастье, свои семейные неурядицы?»

В эту минуту ему сделалось так плохо на душе, как не было никогда. Казалось, сама воля к жизни предавала его в эту минуту. Все виделось пустым и бессмысленным.

– Да разве стоит жить такую жизнь?! – бормотал он себе под нос, – к чему она? Сгинуть бы, исчезнуть, зарыться. Забыть самого себя…

Он резко отворил створку окна, наклонился, вдохнул полной грудью последнего августовского воздуха и хотел уже было… Как вдруг почувствовал у себя на спине чьи-то ладони… Он повернул голову и увидел Васеньку. Тот хотя и не плакал, но глаза его были влажными.

– Что ты, Вася? Шел бы спать, – сказал он каким-то другим, глухим, словно не своим голосом.

– Не хочу, – уверенно ответил Вася, – хочу тоже смотреть в окно.