Инфанта (Анна Ягеллонка)

– Я прибыл, чтобы тут всё приготовить в замке к королевскому возвращению, – говорил он принцессе, – у меня приказы короля. Мы будем иметь удовольствие и с великой помпой принимать. Милостивый пан хочет себе сердца приобрести, а он достоин того, чтобы его любили! Благородный, любезный, добрый, без желчи в сердце, желает добра всем; будущее обещается под его правлением счастливое. Все соглашаются с тем, что ни более щедрого, ни более достойного не имели монарха, чем он. До сих пор он нас мало, мы его совсем не знали, но это всё переменится, прекратятся неприязни, ненависть должна быть побеждена.

Тенчинский так долго говорил с воодушевлением, а принцесса в молчании слушала его с сердцебиением.

– Не должны люди его упрекать, – продолжал дальше подкоморий, – что легкомысленно забавляется. Делает он это не для себя, желает узнать и приобрести тех, что его окружают. Эту цель будут иметь забавы, пиры, турниры, гонки, которые я в Кракове и в саду под Зверинцем должен приготовить. Не будем жаловаться на это.

Этим преждевременно тешился Тенчинский.

– Ваше королевское высочество, – прибавил он, обращаясь к Анне, – с дамами своего двора вы должны также быть приготовленными к участию в забавах. Король мне отчётливо поручил просить вас о том. Дам нам нужно как можно больше, красивых и могущих ему служить в танцах. Король любит изящные костюмы.

Крайчина и все девушки, услышав это из уст подкомория, сразу после его ухода засуетились с неизмерной поспешностью, готовя платья, одежду, всё что с как можно большей роскошью и элегантностью выступить им помогало.

Принцесса, никогда особенно не заботящаяся о наряде, хоть меньше тем занималась, дала себя втянуть, поддалась уговорам, бросала порой какое-то слово.

Пару раз припомнила красивую Досю.

– А! – говорила она крайчиной. – Что за неприятность, как нам на этом празднике этой девочки не хватает, могла быть украшением фрауцимер, а таким хорошим была переводчиком. Отобрали у нас её, сама хотела, не могла я противиться. Что хуже, оттянула от меня Талвоща, который мне уже, как раньше, не служит. Стал очень равнодушным.

Действительно, больной, отчаявшийся литвин после последнего свидания с Заглобянкой порой думал о возвращении к матери, в Литву. Там бы ему легче было забыть, создать себе какую-то новую жизнь. Тут ему её всё жестоко напоминало.

Но король должен был вернуться! Она, наверное, также со двором должна была прибыть. Талвощ говорил себе, что мог быть ей нужным.

Странно упрямой в его сердце была эта любовь без надежды, к которой присоединялось милосердие. Не обещал себе в отношении её ничего хорошего, а ведь всегда в несчастье мог пригодиться, потому что знал, что она также могла на него рассчитывать.

Король был виновником этого несчастья бедной девушки, Талвощ до сих пор ни узнать не мог, ни догадаться.

Должен это, однако, быть или сам король или кто-то из тех достойнейших господ, что его окружали. Заглобянка была слишком гордой, чтобы лишь бы кому дать себя захватить.

Литвин обещал себе, что когда двор переедет снова в замок, легче ему будет что-нибудь выследить тут, у Седерина или среди французов.

Во время пребывания в Неполомицах оживлённые отношения с Францией постоянно продолжались, как перед тем. Практически не было дня, чтобы кто-нибудь не приехал в Краков и не был сразу отправлен к королю. Иногда двое послов вместе, для уверенности, прибывали через Германию по разным тракта один за другим.

Новости, должно быть, были очень важные, ибо Генрих ожидал их с лихорадочным нетерпением.

Но тайной было для всех, что принесли из Франции; король не выдал, когда его спрашивали, двор его молчал.

Только по всё большей любезности короля, более весёлому лицу, всё большему оживлению паны сенаторы заключали, что он, должно быть, получил хорошие новости.

Происходило совсем противоположное, но Генрих наперёд уже всё рассчитал и готовился к тому, что решил сделать.

Здоровье Карла IX было всё хуже; всё меньше надежд, что он будет жить; мать писала Генриху, чтобы он был тут же готов, когда позовут, вернуться во Францию.

Польские паны, с которыми король пробовал очень осторожно говорить о том, что, возможно, он будет вынужден поехать на короткое время во Францию, так единогласно запротестовали против этого, что, раз коснувшись этой возможности, король уже никогда не смел о том упомянуть.

– Наияснейший пане, – воскликнул епископ плоцкий, – мы не пустим вас и вы нас оставить не можете. Во Франции вас будет кому заменить, вы нам обязательно нужны. Эта минута, когда между вами и страной заключился брак, и связь, которая вас связывает – навеки. Впечатление было бы ужасное. Даже допустить такого несчастья не можем.

Генрих не только допускал его, но имел уже заранее принятое решение покинуть Польшу. Звала его Франция… там было его сердце… всё. Мать в каждом письме напоминала ему, что ей был обязан. Велела быть готовым.

Врачи уже не имели ни малейшей надежды, чтобы Карл IX мог восстановить здоровье и долго жить.

Болезнь усиливалась и принимала угрожающий характер.