Инфанта (Анна Ягеллонка)

Крайчина уже с утра пыталась почти оправдать Генриха тем, что принцессы не видел, что, может, немного выпил. Молодому нужно было что-то простить.

Анна должна была закрыть в себе, что чувствовала, и молчать.

Тенчинский спрашивал принцессу о здоровье, о котором заботился король, и припомнил от его имени, что Анна обещала устроить для них по крайней мере одно развлечение у себя в покоях.

Это требование смешало Анну, которая долго думала.

– Скажи наияснейшему пану, – проговорила она, – что рада бы его принять у себя, но не знаю, будет ли у меня так охотно развлекаться, как вчера. Рассчитываю время, – прибавила она, – и вижу, что раньше четырнадцатого этого месяца трудно мне будет приготовиться. Поэтому буду просить на четырнадцатое.

Пан подкоморий хотел уже с этим удалиться, когда принцесса, немного подумав, задержала его.

– У меня к вам просьба, граф, – сказала она, опуская глаза, – но это такая чувствительное и неприятное обстоятельство, что мне даже тяжко поведать и признаться в нём. Вы, наверное, слышали, как при жизни моего брата недостойные воспользовались моим добродушием и отобрали у меня Хандзу Заячковкую. Это повторилось, увы, с небольшой разницей. При мне была воспитанница, к которой всем сердцем была привязана, Дося Заглобянка. Красивая была, как расцвётшая полевая розочка, и на удивление умная и степенная. Кто бы это мог предвидеть? Этого ребёнка кто-то из французов сбаламутил и самым нечестным образом обманули меня, украли её. Она тут. Скрывается, и так неловко, что и мои слуги, и я, наконец, сама видела её, переодетую в мужскую одежду.

Тенчинский слушал, показывая всё большее беспокойство.

– Я должна просить короля о справедливости, – прибавила Анна. – Что сталось, невозможно изменить, но пусть виновник женится, такого огорчения нельзя пустить безнаказанно.

Подкоморий, согнувшийся, задумчивый, казалось, размышляет над ответом.

– Неизвестно, кто это допустил? – спросил он.

– Я не знаю, – сказала принцесса, – но король с лёгкостью сумеет узнать о том.

– Я опасаюсь, – ответил сухо Тенчинский, – как бы виновник не был слишком высокого положения. Король многих из своих французов щадить должен, не над всеми имеет власть. Это дело требует большой осторожности, но могу ручаться вашему королевскому высочеству, что буду стараться его прояснить.

В речи пана подкомория чувствовалось, что рад был бы выкрутиться из того, что ему поручили.

Анна начала ещё жаловаться, он выслушал её терпеливо, и ушёл, обновляя заверение, что сделает, что только будет в его силе.

Принцесса знала, что исполнила свою обязанность.

После отъезда Тенчинского тут же нужно был сообщить Конецкому, Жалинской, всем силам двора о приготовлении вечера, назначенного на четырнадцатое. Времени оставалось сравнительно немного, а Анна была так мало привыкшей к приёму многочисленных гостей, к великолепным выступлениям, должна была сюда столько особ пригласить, столько сделать приготовлений, что в голове её закружилось.

Она чрезвычайно заботилась о сохранении своей важности и достоинства, хотела изысканностью приёма не выделяться и не стыдиться перед людьми. А она сама, её двор так давно привыкли к очень простой жизни, к экономии и скромности.

Поэтому снова из казны нужно было достать серебро, навешать портьер, стянуть ковры, которые из экономии также спрятали. Службы также хватало, а кухмистра должна была занять у короля, потому что не имела такого, который бы испорченным ртам изнеженных французов мог угодить.

Принцесса захлопоталась почти до слёз.

Тем временем крайчина, которая до сих пор не хотела отказаться от надежды поженить Генриха и Анну, была обрадована этим новым признаком его… нежности. Так она это называла. Приближался, старался, видимо, о милости, оживлял ту мысль, которая, впрочем, принадлежала к обязанностям.

Ласка и другие дамы, идущие по её примеру, так упорно продолжали в это верить, что порой даже сама принцесса давала ей себя соблазнить.

Спрашивала только часто саму себя: был бы этот брак добрым? Мог бы быть счастливым?

Чаще всего на это отвечали слёзы и большая неуверенность. Такой молодой, такой легкомысленный – можно ли было от него ожидать привязанности? Чем она лучше его узнавала, тем больше сомневалась в том.

В конце концов с разновидностью отречения она отрекалась от собственной воли, говорила в духе: «Будет, что Бог даст, что предназначил! Я не властна над собой, принадлежу стране, прикажут мне иди с ним к алтарю, пойду. А потом… Да будет воля Твоя».

Редко более весёлая мысль проясняла эти тёмные облака тревожных предчувствий; а утешением чаще всего было воспоминание о Зигмусе, который казался ей приёмным ребёнком, как бы её собственным. Почему не думала принять себе свою тёзку Анну, сестру его? Почему она её гораздо меньше интересовала? Не знала сама.

Вдалеке, за туманами снился ей иногда польский трон для племянника. Ради него она охотно отреклась бы от своих прав. Он бы ягелонскую кровь снова сюда привёл на долгие века.

Во вторник четырнадцатого июня с утра в замке бегали, приготавливая этот обещанный вечер у принцессы.