Инфанта (Анна Ягеллонка)

Тогда принцесса, хотя ей было тяжело говорить, прибавила:

– Верьте мне, пане воевода, что перед собственным моим интересом добро к этой стране в сердце главенствует. Не желаю для себя ничего, только то, что для Речи Посполитой есть пользой и славой. Не упоминаю о себе, только о том, что вы сами обязаны себе и вашему достоинству.

Обвинили меня в каких-то заговорах с императором, о которых не думала никогда, о желании навязать вам пана, когда я над собой самое тяжёлое давление чувствовала.

Литовские паны, которые предвидели, что принцесса может вернуться к разрыву Унии, не хотели этого допустить и прервали заверениями привязанности к своим панам. Зборовский уже хорошо пьяный, или также притворяющийся пьяным, чтобы этим казаться искренним, начал с рюмкой, став на одно колено перед принцессой, причём его с обеих сторон должны были поддерживать, клясться, что на будущее в согласии с ней будут действовать для общего блага.

Анна благодарила, все аплодировали. Зборовский выпивал рюмку за рюмкой, язык его заплетался, но сердца показывал всё больше, и так обед окончился при общей радости.

Епископ хелмский, старичок, плакал также. Литва также больше молчащая, вторила этим признаниям любви и привязанности к принцессе.

На коленях тогда поцеловав поданную руку принцессы, когда та вышла из покоев, потому что время было думать, как Зборовскому обеспечить отступление, Конецкий и Рыльский должны были взять его под руки, чтобы вести по ступенькам, потому что идти уже не мог.

А так как нечего было и думать, чтобы сесть на коня, кареты же воевода не имел подготовленной, должны были его отослать на лошадях принцессы.

Вернувшись в свою спальню, принцесса залилась слезами.

Всё действительно обращалось к лучшему – казалось бы, выходила победа, но это были только начинания, а будущее представлялось перед её глазами со всей своей грозной неопределённостью.

Воспоминания о яде, та клевета, которая делала её в глазах народа каким-то чудовищем, готовым избавиться от врагов всякими средствами, причиняли сильную боль.

Она должна была погрузиться в себя, не оправдывало ли её поведение этих домыслов и догадок? Стояла твёрдо на своих правах, но одновременно они были правами её сестёр и той крови, которую она одна тут представляла.

Не могла дать себя раздавить, удалить и заслонить – не для себя, но ради крови, которая текла в её жилах.

В эту минуту всякие мечты, какие вскармливала втайне в глубине души, развеились и рассеялись. Дело было уже не в себе и собственном счастье, но в памяти предков, их славе и чести.

Каждое слово и мысль Зборовского она продумывала и разбирала, изучая, что в них скрывалось.

Это опьянение и мнимое излияние пана воеводы вовсе её не обольщало, она чувствовала, что этот человек, хотя не держался на ногах, думал о вожде. Что значил этот его внезапный возврат, чувственность, излияния, обещания…

Она знала, что Фирлей тайно способствовал и вёл цесаревича. Коммендони ручался, что Зборовский согласно с ним также должен был вести Эрнеста.

На это слёзы вошла Заглобянка и преклонила колени перед своей пани. Она уже через Рыльского знала, что происходило на обеде, но больше также от других.

С утра Талвощ пришёл объявить ей, что с самыми ближайшими поверенными Зборовских он завязал тесные отношения и знал наверное, что воевода, для видимости рекомендуя цесаревича, усердно старался о помощи французам, что сам посылал во Францию, Монлюку помогал деньгами и даже впечатления резни св. Варфоломея старался стереть.

Прибыв с этой ведомостью, Дося шепнула её Анне, чтобы объяснить поведение Зборовского.

Не годилось ей показывать, что отгадывала тайные желания своей госпожи – говорила, поэтому, о том равнодушно, только как о новости, которую принёс Талвощ и ручался в правдивости.

Анна с интересом слушала. Это действительно объясняло поведение Зборовского, непонятное поначалу.

Когда примас Уханьский и Фирлей поспешили в пятницу любезно приветствовать принцессу, не мог Зборовский дать им забыть себя и остаться равнодушным на стороне.

Поэтому в субботу он поспешил к Анне. Он считал, что в принцессе была какая-то сила и право, которыми пренебрегать не следовало. Отсюда его привязанность, заявления и поруки опеки на будущее.

О выезде из Варшавы уже потом речи не было. Никто даже не смел упомянуть об этом.

Конецкий и недавно прибывший, привязанный к Ягелонкам достойный слуга их Рыльский с остатком двора начали размещаться в замке так, чтобы слишком долго испытываемые неудобства теперешнее пребывание вознаградило. В помощь им приходил Вольский, а в более мелких, охотных слугах недостатка не было.

Принцесса начала здесь то же самое житие, какое вела до сих пор.

Целые дни уходили на писание писем, особенно к Софии Бруньсвицкой, которую в помощь себе обязательно хотела привести.

Сёстры достаточно любили друг друга, особенно Анна была привязана к Софии и Катерине, они же, платя ей взаимностью, больше, однако, думали о себе, о приданом, об общих интересах, чем о деле бедной, осиротевшей и одинокой сироты.