Инферно

Внизу его ждала Сиенна. Крипту за ее спиной было едва видно. Она представляла собой подземное помещение с давящим низким каменным потолком, который удерживали колонны, упиравшиеся в кирпичные своды. Сообразив, что на этих колоннах покоится тяжесть всей базилики, Лэнгдон ощутил приступ клаустрофобии.

– Я же говорила, – прошептала Сиенна. Ее миловидное лицо освещалось слабым дневным светом. Она показала на несколько маленьких веерообразных окошек под потолком.

Световые шахты, сообразил Лэнгдон, только сейчас вспомнив об их наличии. Эти шахты, предназначенные для освещения крипты и доступа в нее свежего воздуха, выходили к глубоким колодцам, устроенным на площади Святого Марка. Стекла были защищены прочной решеткой из пятнадцати колец, и хотя Лэнгдон подозревал, что их можно открыть изнутри, они располагались на высоте его плеча и были такими узкими, что протиснуться в них было бы непросто. Но даже если им и удастся пробраться через окно в шахту, то вылезти из колодца они все равно не смогут – колодцы были глубиной в десять футов и закрывались сверху тяжелыми решетками.

В тусклом свете, который просачивался сквозь шахты, крипта собора Святого Марка походила на густой лес, освещенный луной: опорные столбы казались стволами деревьев и отбрасывали длинные густые тени. Лэнгдон перевел взгляд на центр крипты, где над каменным саркофагом с мощами святого Марка горел одинокий светильник. Для счастливчиков, которым выпадала честь помолиться во время богослужения в этом сердце венецианского христианства, возле гробницы было установлено несколько рядов скамеек.

Рядом вдруг вспыхнул маленький огонек, и Лэнгдон, повернувшись, увидел, что Сиенна держит в руке телефон Ферриса и экран на нем светится.

– Я думал, батарея у него села, – удивился он.

– Это была ложь, – ответила Сиенна, что-то набирая на клавиатуре. – Как и многое другое. – Посмотрев на экран, она нахмурилась. – Здесь нет связи. Я хотела посмотреть, где похоронен Энрико Дандоло. – Она подошла к окошку и подняла телефон высоко над головой, надеясь, что удастся поймать сигнал.

Энрико Дандоло, вспомнил Лэнгдон, у которого до этого не было возможности поразмыслить о доже, поскольку он думал только о том, как не попасть в руки преследователей. Несмотря на трудное положение, в котором они оказались, цель посещения собора Святого Марка была достигнута – они узнали имя «вероломного дожа, что лошадей оставил без голов… да кости собирал незрячих».

К сожалению, Лэнгдон не знал, где похоронен Энрико Дандоло, и Этторе Вио, судя по всему, тоже. А ведь тому известен каждый дюйм не только базилики… но и Дворца дожей. И если Этторе не смог сразу вспомнить, где находится гробница Дандоло, то скорее всего искать ее надо не в соборе Святого Марка и не во Дворце дожей.

Так где же она?

Лэнгдон посмотрел на Сиенну, которая успела придвинуть к одной из световых шахт скамью и теперь стояла на ней. Ей удалось открыть окошко и просунуть в него руку с телефоном.

Теперь в крипте слышался шум с площади, и Лэнгдон снова переключился на поиск решения, как им выбраться наружу. За скамьями стояло несколько складных стульев, и профессор подумал, что один из них можно затащить в шахту. А вдруг решетки на колодцах на площади тоже отпираются изнутри?

В полумраке Лэнгдон поспешил к Сиенне, но не успел сделать и нескольких шагов, как сильный удар в лоб отбросил его назад. Рухнув на колени, он сначала решил, что на него напали, но быстро понял, что дело в другом. Проклиная себя за беспечность, он сообразил, что совершенно упустил из виду, казалось бы, очевидный факт: потолок тут был очень низкий, рассчитанный на средний рост людей, живших тысячу лет назад, но никак не на его шесть футов.

Дожидаясь, пока не перестанут сыпаться искры из глаз, он уперся взглядом в каменный пол и неожиданно заметил на нем надпись.

Sanctus Marcus.

Лэнгдон долго смотрел на нее, удивленный не тем, что имя святого высечено на полу, а языком, на котором это было сделано.

Латынь.

После дня, проведенного в современной итальянской языковой среде, Лэнгдона удивило, что имя написано на латыни, но он тут же вспомнил, что во времена Марка этот ныне мертвый язык являлся lingua franca Римской империи, – языком, на котором общались все входящие в нее народы.

А потом его осенила другая мысль.

В тринадцатом веке – веке Энрико Дандоло и Четвертого крестового похода – латынь по-прежнему являлась общепринятым языком общения. Имя венецианского дожа Энрико Дандоло, прославившего Римскую империю завоеванием Константинополя, могло быть высечено на его могиле только на латыни.

Henricus Dandolo.