Инферно

– Они сравнили его с религиозным фанатиком, который стоит на углу улицы с плакатом «Конец света близко».

– На Гарвардской площади всегда можно увидеть пару таких чудаков.

– Да, но мы не обращаем на них внимания, потому что не можем себе представить, что такое в принципе возможно. Но, поверьте, если люди считают какое-то событие невероятным… это не значит, что оно не может произойти.

– Вы рассуждаете как сторонница идей Зобриста.

– Я сторонница правды, – ответила она с нажимом, – даже если она горькая.

Лэнгдон замолчал, снова чувствуя, что они с Сиенной говорят на разных языках, и не понимая, как в ней могут одновременно уживаться чувствительность и отстраненность.

Сиенна взглянула на него, и выражение ее лица смягчилось.

– Роберт, послушайте, я не говорю, что Зобрист прав, предлагая чуму, которая убьет половину людей, в качестве решения проблемы перенаселения. И не говорю, что надо перестать лечить больных. Я просто считаю, что путь, по которому мы сейчас идем, ведет к саморазрушению. Рост населения – это геометрическая прогрессия в системе замкнутого пространства и ограниченных ресурсов. Конец наступит неожиданно. Не думайте, что у нас потихоньку будет кончаться бензин… скорее, мы просто сорвемся в пропасть.

Лэнгдон задумался, пытаясь переварить услышанное.

– Раз уж об этом зашла речь, – добавила Сиенна, показывая куда-то вверх, – я уверена, что Зобрист разбился, спрыгнув оттуда.

Лэнгдон поднял взгляд и увидел, что они шагают вдоль сурового каменного фасада музея Барджелло. За ним устремилась к небу изящная готическая башня Бадия. Он посмотрел на заостренную верхушку башни, гадая, почему Зобрист бросился вниз именно с нее, и надеясь, что тот угодил в преисподнюю, потому что сотворил нечто ужасное и не смог с этим жить.

– Критики Зобриста, – заметила Сиенна, – любят подчеркивать, что разработанные именно им генетические методы лечения позволили резко повысить продолжительность жизни.

– Что только усугубляет проблему перенаселения.

– Совершенно точно. Зобрист как-то выразил сожаление, что не может загнать джинна обратно в бутылку и уничтожить свой вклад в человеческое долголетие. Полагаю, что своя логика в этом есть. Чем дольше мы живем, тем больше ресурсов уходит на поддержание стариков и больных.

Лэнгдон согласно кивнул.

– Я читал, что в Штатах порядка шестидесяти процентов всех затрат на здравоохранение идет на помощь пациентам в последние полгода их жизни.

– Верно, и хотя разум говорит нам, что это безумие, мы слушаем свое сердце и хотим, чтобы бабушка прожила как можно дольше.

Лэнгдон снова кивнул.

– Конфликт между Аполлоном и Дионисом – знаменитая дилемма в мифологии. Извечная борьба между разумом и сердцем, которые редко хотят одного и того же.

Лэнгдон слышал, что теперь эту мифологическую метафору нередко используют на собраниях членов Общества анонимных алкоголиков, чтобы описать пьяницу, который смотрит на бокал со спиртным. Разумом он понимает пагубность спиртного, а сердцем жаждет утешения, которое оно принесет. Идея понятна: не думай, что ты один такой, – даже боги, и те никак не могли договориться.

– Кому нужна агатузия? – вдруг прошептала Сиенна.

– Прошу прощения?

Сиенна подняла на него взгляд.

– Я наконец-то вспомнила, как называлась та статья Зобриста – «Кому нужна агатузия?».

Этого термина Лэнгдон раньше не слышал, но решил, что он образован от двух греческих слов – «агатос» и «тузия».

– Агатузия это… «добродетельная жертва»?

– Почти. На самом деле так называют самопожертвование во имя общего блага. Или, по-другому, самоубийство во имя благой цели.

Лэнгдон вспомнил, что все-таки уже встречал это слово – один раз при описании самоубийства банкрота, покончившего с собой, чтобы его семья получила страховку, а второй – раскаявшегося серийного убийцы, который боялся, что иначе не остановится.

Однако самый жуткий пример агатузии, по мнению Лэнгдона, содержался в романе «Бегство Логана», опубликованном в 1967 году. В нем описывается общество будущего, все члены которого добровольно уходили из жизни в возрасте двадцати одного года, чтобы рост населения и долголетие не нарушали баланса между популяцией и ограниченными ресурсами планеты. Если Лэнгдон ничего не путал, то при экранизации романа «конечный возраст» был повышен до тридцати лет – без сомнения, чтобы не отпугнуть основную массу зрителей, а именно молодежь от восемнадцати до двадцати пяти лет.

– Та статья Зобриста… – начал Лэнгдон. – Я не уверен, что правильно понимаю название «Кому нужна агатузия?». Это что – сарказм? Типа, совершить самоубийство во имя благой цели… надо всем?

– Вообще-то нет. В названии есть игра слов.

Лэнгдон покачал головой, явно ее не улавливая.