Инферно – вперёд!

Тем же вечером, заглянув в комнату дисциплинарного командного состава для обычного своего доклада, Норс донёс на товарища. (Он стал доносчиком с первых же дней воинской службы – в тот самый момент, когда осознал, что это – единственный способ успешно справиться с её тяготами.) Впрочем, Хокни, казалось, был настроен благодушно – он выигрывал крупную сумму денег в карты – и, выслушав Норса в пол-уха, отпустил обратно в казарму.

Подобные визиты, которые всегда совмещались с посещением туалета, наверняка, состояли в расписании всех военнослужащих роты. Порой, глядя на Каддха – тот стал рекордсменом по количеству нарушений режима и постоянно получал внеочередные наряды по уборке, – уныло выводящего шваброй на полу какие-то узоры, Норс думал, что, возможно, перед ним единственный, кто не стал ещё информатором Хокни.

В последнее, впрочем, как-то не верилось. Вообще, ОПУДР, в отличие от общевойсковых подразделений, где в силу роста их численности, как говорят, стали понемногу снижать стандарты дисциплины, были отнюдь не райскими кущами. Солдатам запрещалось лежать на койках до отбоя, запрещалось посещать библиотеку, запрещалось писать и получать письма, а об увольнительных не могло быть и речи. Расстёгнутая пуговица, недостаточно туго затянутый ремень, грязные пятна на форме или, Эзус упаси, на ботинках, которые следовало начищать до зеркального блеска – всё это могло стать причиной телесного наказания или дополнительных нарядов, а также карцера.

Карцер, в котором, как поговаривали, люди сходят с ума, стал своеобразным местом паломничества для Глиндвира и его сообщников, которые, вопреки строжайшему запрету, где-то добывали сигареты и нагло, иногда даже в присутствии Хокни, курили. Впрочем, самые драконовские меры не помогали: уголовная закваска, оказавшаяся слишком крепкой в этих ребятах, не позволяла им разглашать свою тайну.

Самому Норсу, который не получал наказания более строгого, чем удары дубинкой из кожи бегемота по филейной части тела, сержанты военной полиции казались всевидящими. От их неусыпного внимания не ускользали и малейшие нарушения режима. Похоже, что в их, воспалённом уставом, мозгу существовал некий сакральный образ совершенной роты, любые отклонения от которого они считали происками дьявола и боролись с ними с ревностью, достойной инквизиторов.

Однако имелось в этом, наполненной бездумной, жестокой муштрой, армейском быте и нечто, доставившее Норсу несказанное удовольствие. Оказалось что среди группы несостоявшихся «офицеров», так или иначе обманутых вербовщиками или «врачами» из Управления тайного сыска и надзора, находился один настоящий офицер. Вернее, сказать, речь шла о бывшем офицере – разжалованном в рядовые капитане Глайнисе. Впервые увидев его – дело было на занятиях по огневой подготовке, когда они, как обычно, чистили винтовки, – Норс не поверил своим глазам.

– Капитан! Какая встреча! Как вы здесь оказались? – Краем глаза Норс заметил, как один из приятелей Глиндвира, заслышав его слова, весь буквально обратился в слух.

– Бывший капитан, – хмуро, почти беззвучно ответил Глайнис. – Сейчас это не так важно.

Говоря так, экс-офицер с опаской смотрел по сторонам, явно побаиваясь, что его услышат.

– Я хорошо расслышал, настоящий кадровый офицер? – Ферсат приблизился к ним, явно готовый высмеять Глайниса в присутствии всей роты. Однако бывший капитан поспешил отойти в сторону – его руки, двигаясь почти автоматически, не переставали разбирать винтовку. Сразу бросалось в глаза, что бывший капитан ранее выполнял эту процедуру бесчисленное множество раз.

Норс даже смутился, вспомнив, что Глайнис и его подчинённые, так или иначе, выполнили свой долг, защитив Дуннорэ-понт от первых атак «лиловых». Ферсат, подчинившись нетерпеливому жесту Норса, вернулся к своей, никак не желающей расставаться с затвором винтовке – на них уже смотрел штаб-сержант Хокни, и взгляд его, не суливший ничего хорошего, выбил из Норса всякое желание возвращаться к обсуждению данной темы.

По-другому, впрочем, думал Глиндвир и его дружки: то были тёмные, воспитанные в смоге неблагополучных кварталов, характеры. Ночью, едва скомандовали отбой и отключили свет, Норс, скорее, уловил каким-то особым, являвшимся синтезом всех чувств, чутьём, нежели действительно увидел, как несколько теней неслышно покинули свои койки и приблизились к той, на которой спал Глайнис.

Послышались сдавленные ругательства, хрип и звуки ударов. Наконец, всё стихло; тишину нарушали лишь стоны бывшего капитана Глайниса. Наутро во время построения тот выглядел самым жутким образом: его нос, губы, глаза опухли – всё лицо, представлявшее собой огромный синяк, производило такое впечатление, будто на него обрушился дом. Хокни, казалось, не замечал этих следов избиения, даже глядя на Глайниса в упор, и тот, едва не плача от обиды, не нашёл в себе сил пожаловаться. В этот миг Норс почувствовал, что жалеет и даже немного уважает капитана.