Инферно – вперёд!

Уже стемнело, когда вдалеке показался Смоллхилл – маленькая деревенька с населением в масс69 или даже менее того человек. В лунном свете виднелись очертания невысоких одно-двухэтажных домиков, их печные трубы исторгали вьющиеся сизые дымки.

Распрощавшись с Энвилом у самых дверей его дома, Норс долго стучался к Дону Бадфингеру. Злющий пёс, поднявший громогласный лай, похоже, оказался не рад запоздалому гостю, как и хозяин – здоровенный детина приблизительно одного с ним возраста. Наконец, продемонстрировав джин и сигареты, Норсу удалось его задобрить, а появление женщин, одной из которых оказалась Гвенн, окончательно решило дело.

Немедленно собрали праздничный стол, за которым Норса представили жене Дона –полноватой женщине по имени Аслинн и их троим очаровательным детишкам. Последние немедленно «освоили», выражаясь интендантским языком, весь наличный у Норса шоколад, и у него ничего не осталось, чтобы преподнести Гвенн. Гвенн, впрочем, всё равно была счастлива его видеть, а шоколад и вовсе не любила.

Обильный и горячий ужин, сдобренный джином, затянулся допоздна. Гвенн провела Норса в небольшую комнатку, обставленную как спальня, и потом они остались наедине; Норсу запомнились лишь горячее тепло, исходившее от белого, как снег, тела Гвенн, и очертания её прекрасных грудей, покачивающихся в одном ритме с их общими движениями.

Глава

XXI

Они обвенчались в небольшой смоллхиллской церквушке три дня спустя; присутствовала чета Бадфингеров с чисто вымытыми и наряжёнными в лучшую одежду детьми. Священник, выпивший ещё до начала церемонии, едва не испортил её, так как был пьян настолько, что едва мог произнести: «Благословен сей день, дети Эзуса». Сам Дитнол Норс и свежеиспечённая госпожа Норс, казалось, не замечали подобных мелочей – первый по причине того, что и сам выпил не меньше, вторая – в силу того, что сбывались, наконец, её мечты о подвенечном платье.

Эзус, невинный сын древнего кельтского бога, испокон веков правившего бескрайним лесом, отрешённо взирал на них с весьма недурной фрески, изображавшей сцену самораспятия. Отец Эзуса, если верить Писанию, подверг мучительной казни великое множество путников, нарушивших пределы его владений. Так продолжалось вплоть до тех пор, пока однажды на его сына не снизошло раскаяние за грехи своего родителя, и он не распял себя на огромном ясене при помощи волшебного копья. Его дуаздневная агония, длившаяся полных двенадцать лет в людском исчислении, открыла Эзусу видение иных миров и последствий, вызываемых неправедными деяниями. С тех пор его пристыженный отец удалился от дел, а Эзус стал известен как бог всепрощения; символом его стал крест – в память о двух ветвях, за которые он держался, стремясь облегчить мучения, – заключённый в круг – символ полного дуазлетнего астрологического цикла.

– …берёшь ли ты её в жёны?.. – Заплетающийся язык священника вернул Норса в действительность. – Да!

Пьянка продолжалась три дня. Шафером на этой, весьма скромной, свадьбе стал Энвил, единственный, кто за всё это время не пропустил ни единого тоста. Его способность к употреблению алкоголя в практически неограниченных количествах была просто поразительной. Норс считал его славным парнем – и, в конечном счёте, так и оказалось – Энвила призвали в армию считанные недели спустя; он погиб полгода спустя.

Дон также попал на фронт, однако смог вернуться в родную деревню, к жене и детям – после тяжёлого, отсёкшего правую ногу ниже колена, ранения его комиссовали. Говорили, с тех пор хмурый Бадфингер стал ещё мрачнее и запил горькую; несмотря на все старания Аслинн, вскоре он спился окончательно, а дети, превратившиеся в сущее проклятие для округи, побирались и воровали.

Норс был вынужден распрощаться с молодой женой после короткого, менее чем в неделю длиной, медового месяца. Они расстались – как потом, оказалось, навсегда – холодным заснеженным утром, ещё затемно.

– Если родится сын, я назову его Коллом, как условились. – Это имя выбрали в честь отца Дитнола; если бы родилась девочка, он бы хотел, чтобы та носила имя матери. – Да, это хорошее имя для мужчины.

Он смущённо умолк. Казалось, сказать больше было нечего. Гвенн, до этого зябко прятавшая руки в муфту, повинуясь внезапному импульсу, бросилась ему на шею и начала целовать – истово, словно уверенная в том, что другой встречи уже больше не будет.

– Останься ещё на день, на два, – шептала она ему в ухо, томимая предчувствиями, граничившими с отчаянием. Не сразу удалось ему высвободиться из этих объятий; на сердце у него словно лежал камень. Наконец Норс, запустив руку в ранец, извлёк оттуда письмо с фронта. Неожиданно пухлый конверт содержал, как потом выяснилось, несколько превосходных рисунков, выполненных карандашом.

– Это написал мой товарищ, он известный художник. Здесь много правды о войне; пусть наш ребёнок, когда вырастет, прочтёт его. – Крепко поцеловав жену на прощание, Норс поспешил к повозке давно ожидавшего его Энвила. Он надеялся, что Гвенн не увидела, как на глазах его выступили слёзы.