Инферно – вперёд!

Со временем мне стало казаться, что я, поддавшись игре воображения, схожу с ума – тогда-то до моих ушей и донеслось это – постоянный, не умолкающий ни на минуту, шорох. Его издавали какие-то невидимые существа, скребущиеся в стены – как поначалу мне казалось, в стены моей черепной коробки, – скребущиеся с озадачивающей, необъяснимой настойчивостью. Шум этот не отпускал меня по ночам, мешая спать, преследовал днём повсюду, куда бы я ни пошёл. В этом последнем правиле имелось одно исключение: стоило мне углубиться в ход сообщения, ведущий в юго-западном направлении, то есть в сторону нашего тыла, всего лишь на какой-нибудь масс шагов, как всё стихало.

Я, конечно, обратился к врачу – какому-то бывшему студенту медицинского факультета, исключённому за неуспеваемость, – заранее зная, какой ответ мне предстоит услышать. Конечно, он сказал мне, что я – просто паникёр, в лучшем случае – слегка тронулся умом, потому что паникую подсознательно. Ты же знаешь, я – не герой, и, поразмыслив, я был вынужден согласиться с доводами эскулапа. Он дал мне таблетки от страха, какой-то стимулятор, от которого я действительно стал чувствовать себя много лучше, и снотворное, чтобы мне крепче спалось по ночам.

Однако днём я всё равно слышал шорохи – даже с большей чёткостью, чем раньше.

Я решил не обращать на этот феномен внимания, благо он перестал меня волновать – и проводил час за часом, оживлённо болтая на разные темы; я находился в приподнятом настроении, ощущая неестественно продолжительную бодрость, которую давал мне наркотик. Тем не менее, звуки шорохов становились всё громче, и я заподозрил: дело отнюдь не в моих расшатанных нервах, а в чём-то другом.

Ты знаешь Глиндвира – он высмеял меня, причём весьма жестоко. «Смотрите-ка на этого труса! – патетически, как дешёвенький актёр, указывал он на меня. – Родная мать носила его под сердцем девять месяцев, растила – а он, стервец, испугался настолько, что спешит сбежать с фронта и бросить её, да и всех остальных матерей и жён, на растерзание клыкунам!».