Инга Артамонова. Смерть на взлете. Яркая жизнь и трагическая гибель четырехкратной чемпионки мира

Инга была старше меня на пять лет, и мне, более младшему по возрасту, не пристало ей давать советов. У нас это выработалось само собой, по интуиции. К тому же я понимал, насколько напряженными были у нее тренировки, не говоря уже о соревнованиях, и не беспокоил ее даже обычными расспросами. Иногда я просто молчал в ее присутствии, чтобы дать возможность ее нервам отдохнуть, восстановиться. И все принимаемые ею решения на «личном фронте» по этой же причине я не комментировал. Я знал, что Инга очень надеется в этом на поддержку близких, и не хотел огорчить ее каким-то своим сомнением, ибо любое давление сильно расстраивало ее. Все мы вышли из нашей нелегкой жизни, приучившей нас надеяться на самих себя и самим решать свои проблемы, в том числе искать свой путь для самоутверждения. Инга его нашла, причем самым достойным образом, – и я это понимал и считал это самым главным из всех ее поступков. Поэтому сопутствующие ей в этом какие-то ошибки мне представлялись мелочью, которую не стоит даже принимать в расчет. Что я и делал. По этой же причине я не отговаривал ее от принимаемых решений, за исключением, правда, одного – когда ей стало совсем невозможно жить с Ворониным, который все чаще стал злоупотреблять спиртным, скандалить, распускать руки. Тогда, зная ее прощенческий характер, я попытался настойчиво ее поддержать в сформировавшемся было у нее решении развестись с ним. Но, к сожалению, она быстро забывала обиды, которые ей наносились, и вообще не умела держать на кого-то зла. Прощала она очень много раз и Воронина, его порой неприличное поведение. Много раз она хотела развестись, но какое-то время спустя отношения с мужем нормализовывались, потом снова портились – и так это продолжалось на протяжении всех лет супружеской жизни. И мои усилия по перемене этой ненормальности с обилием в ее жизни стрессов и трепки нервов оказывались бесполезными. И мы все, мама, бабушка, я, в том числе и сама Инга, не умевшая принять твердого, окончательного решения в этом вопросе, устали, запутались и не видели выхода из заколдованного, казалось бы, круга. Наверное, только силовой метод смог бы разорвать эти отношения. Попросту говоря, не спрашивая ее, надо было взять ее за руку, перевести на спокойное место в жизни, расторгнуть брак, приставить к ней надежного человека, который к тому же предостерегал бы ее от излишней жалости к тем, кто делает ей в конечном итоге плохо, от всепрощенчества. Но как можно вторгнуться в брачные отношения, в которых главными действующими лицами являются супруги и которым дано главенствующее право решать, быть или не быть вместе. Эта ее детскость – в таком, казалось бы, гиганте, сгустке воли, мужественности, терпеливости – была парадоксом натуры Инги. Она доверилась Воронину и с первых же встреч с ним искренне рассказала ему о своей жизни и тем самым как бы попала в железные тиски этого прагматичного, расчетливого, к тому же очень ревнивого, мнительного и мстительного человека. По всей видимости, он возомнил себя властелином, который теперь имел право диктовать ей свои условия жизни и поведения. Инга приняла эти правила и тем самым подписала себе приговор, ибо любой теперь ее мало-мальски самостоятельный шаг мог расцениваться им как отступление от клятвы. Вступив в брачные отношения с Ворониным, она оказалась в роли заведомо провинившейся, для обвинения которой неуравновешенному человеку достаточно было всего лишь слуха, сплетни, чтобы вновь считать ее в чем-то виноватой. На мой взгляд, они были не пара во многих отношениях. Ей нужен был очень покладистый, спокойный и разумный человек. Но судьба-злодейка часто соединяет нас совсем не с теми людьми, как бы желая позабавиться, поставить опыты, посмеяться над нами.

Одна только наша мама, Анна Михайловна, сразу увидела его суть. Без всяких дипломатий, с самого начала она воспротивилась браку Инги с Ворониным. Инга расписалась ведь с ним втайне от нас, словно и предполагала, что мама не одобрит ее выбора. А маму действительно с самого начала что-то насторожило в этом человеке с недобро смотрящими маленькими черными глазками. Она наверняка стала бы отговаривать Ингу от такого союза.

Вспоминаю я и свое первое впечатление от встречи с Ворониным. Это было в 1959 году. Я пришел в квартиру Инги в доме на 3-й Фрунзенской, где его и увидел. (Общество «Динамо», в котором они оба состояли, дало им по комнате в двухкомнатной квартире.) Передо мной стоял среднего роста, но ниже Инги, мужчина со сбитой фигурой, уже заметно лысеющий, с цепким, оценивающим взглядом сумрачных черных глаз. Я знал, что он тоже конькобежец, правда, не такой знаменитый, как Инга, и что в основном он бегает спринтерские дистанции. По его цепкому взгляду я мог судить, что он парень не промах и своего не упустит.