Инга. Мир

Замолчал, чтоб не мельтешить, ждал, надо ли повторять. За углом, где распахнутое окно посылало в электрический свет площадки под стрижеными деревцами ленивые голоса, протопал кто-то. Крикнул вполголоса. Засмеялся, удаляясь. Снова застукали шары под ударами кия. Очень сильно пахли ночные цветы, видно рядом была клумба, запах просто сшибал с ног. Мешал слушать.

— Закрыто, — мрачно сказал Олега, — снутри.

Серега обрадовался тому, что все услышано и повторять не придется.

— Открою. Или выбью. Ты главное, девчонку сразу. Справишься?

— Д-да, — с сомнением отозвался Олега. И Серега вполне его сомнение понял. Она с таким удовольствием танцует, подхватывая руками маленькие груди, присаживаясь и снова вытягиваясь. Для сидящего в кресле, который для них, через окно, состоит из макушки в потных волосах, перекошенных плеч и толстых локтей на подлокотниках. И одного колена, тоже большого.

«Лицом к двери сидит. Плохо. Ну… ладно…»

Он тронул Олегу за локоть и стал пробираться прочь от голосов, по узкому пространству между высоким забором и задней стеной дома с прикрытым окном, под которым прятались. Щель была завалена досками и старым железом. А в самом заборе они, когда стало темнеть, тихо и аккуратно выломали щель, в которую и пролезли.

Другой стороной пансионат выходил на окраинную городскую улицу, и там, рядом с воротами стояла стая черных мотоциклов. Все нужно сделать прямо здесь, мрачно думал Горчик, вспоминая, как глядел в небрежно занавешенное окно, отметая взглядом танцующую Нюху, и укладывая в памяти нужное: спинка пустого стула с другой стороны стола, приоткрытая дверь в коридор, ведущий к входной двери. На столе, рядом с тонкими щиколотками, и ступнями, схваченными стриптизерскими босоножками, ненужное, мелкий хлам, какие-то цветные тряпки, скомканные вещички. Наверное, девочки-дансерши тут ошиваются, наверное, у Абрека есть и другой номер, а в этом он с девочками. Ну, ладно. Боты у ней хороши, тяжелые, с каблуками. Успеть бы.

Захламленное пространство кончилось, и они свернули за угол, в короткую косую тень от крыльца. Дверь домика была приоткрыта, чернела узкая щель. Горчик выдохнул с мрачным удовлетворением. И стараясь не думать о том, что произойдет, если их застукают и повяжут, его и этого, сына Инги, мальчишку, и он взрослый дядька, окажется виноват, плавно шагнул сбоку к ступеням.

Абрек смотрел, раскинувшись в кресле. И снова, как всегда, удивлялся. Вроде и делает такое, как все. Ну, повернулась, ручками повела, лыбу придавила, ротик открыт, язычок мелькает. И опять он на взводе, будто она уже под ним, будто он ей — и царь и боженька. Бывают же такие телочки, тыщу лет такой не встречал.

Нет, решил вдруг, оттягивая резинку красных спортивных шортов, нахрен, не отпущу. Пока такая вот, моя будет. Сегодня с гостями, а завтра уже снова, только со мной. Пока не надоест напрочь.

Рука в шортах застыла, и рот открылся, когда открылась дверь, плавно, без стука, но очень быстро. И в проеме, и вдруг мгновенно возле него возникла худая быстрая фигура, которая сразу — лицо. Бешеное, с узкими пристальными глазами, а на горло легли железные пальцы, перекрывая дыхание.

— Слово скажешь, убью, сука, — прошипело возле уха. И Абрек, который всегда боялся этих вот, откинувшихся, которые вовсе из другой, по рассказам известной жизни, булькнул, выкатывая глаза и потея. Тоска в затылке, торопясь рассказала — крикнуть, пока набегут — зарежет, глаза его это говорят.

За светлой головой что-то смигивалось и шевелилось, треснуло и загремело, кто-то дышал тяжело со всхлипом и вдруг голос Нюхи выкрикнул с торопливым раздражением:

— Водка. На столе. Да скорее!

В ответ молчало. А горло Абрека вдруг пропустило в легкие жаркий вдох и вместо бешеного лица опять мужская фигура — в броске, к обнаженной женской. И радостно, с облегчением громко, зазвенело стекло, грохнула рама о стену, распахивая прикрытое окно.

— Не по-ни-маешь, — там кто-то почти дрался, вскидываясь и разбиваясь о тяжело дышащее молчание, — возьми!

И на третьем обжигающем вдохе рука с железными пальцами снова легла на кадык Абрека, а он даже руку из шортов вытащить толком не успел.

— Ты, сука жирная. Хоть раз девку тронешь, убью.

Абрек понял, глядя в бешеные узкие глаза, и мелко тряся ладонью на зыбком животе, не врет, этот — в распахнутой на груди рубахе, с линиями синей тюремной наколки, не врет.

Закрыл глаза, чтоб не видеть. Затряс головой, беззвучно открывая рот. Соглашался. Со всем, что говорит ему этот — соглашался.

И медленно открыл, вдыхая и сглатывая. Так и не встал, провожая глазами мелькнувшую в черном проеме согнутую фигуру.