Инга. Общий файл

Инга шла и шла, к зонтикам ресторанчика, а после ушла за них, в темноту, где и песок и галька сужаясь, смыкались и пропадали, уткнувшись в гору. Тут стояла кромешная темнота и казалась еще чернее, из-за яркого света, что остался за спиной.

Оглянувшись, она вытащила фонарик и, проводя по камням узким слабым лучом, полезла вверх, на небольшую седловину, отделяющую самый нос мыса от горного массива. С виду и недалеко, но через десять минут Инга уже тяжело дышала и с беспокойством смотрела, как помигивает слабая батарейка. Нашла сбоку от тропы крошечную полянку, заросшую упругим спорышом, шагнула к черным кустам и села. Выключила фонарик и повалилась навзничь, глядя на сочные мохнатые звезды. Волосы мешали, щекоча скулу и она, поправляя, вытащила оборванную плеть вьюнка со спящим цветком. Подержала в руке, ощупывая. И положила рядом. Ипомея. Как в том романсе, что мурлыкает Вива, когда протирает пыль на комоде, тяжелом как деревянный танк. Как дойдет до портрета в серебряной витой рамочке, так Инга уже знает, сейчас ей слушать про ипомею.

- Белых лилий ипомеи

Белый венчик цвел кругом,

запевала Вива, протирая тряпочкой крупный нос и квадратный подбородок парня с густыми темными волосами, что стоял, обнимая за плечики хрупкую красавицу в платье с большими цветами.

Замолкала и после пела снова, поправляя сама себя, с силой произнося нужное слово:

- Белых лилий Идумеи... Идумеи!

Белый венчик цвел кругом...

А после, задумавшись, снова меняла Идумею на ипомею.

- Ба, - спросила ее Инга, - а почему ты, то так поешь, то другое? А правильно как?

Вива села на диван и, держа в руках фотографию, похлопала рядом, подзывая внучку.

- Видишь, на моем платье цветы какие? Оно белое было, как снег, и большие цветы - сиреневые, с тонкими красными и синими прожилками. Когда совсем истрепалось, я даже заплакала, так его любила. Такая красота, глаз не оторвать от цветков. Они теперь кругом растут, на всех заборах. И для меня - самые лучшие. Это мне было свадебное платье, детка, твой дед Олег мне утром сделал предложение, ждал в коридоре, я надела платье, единственное свое. Мы с ним поехали в загс и расписались. Целый день гуляли вместе. Вернулись к нему, у него комната была, как инженеру, ему дали отдельную. Я вошла, и стали мы - семья. А потом Зойка родилась, в этой самой комнате я ее купала, а платье висело на стене, укрытое простыней, потому что шкафа не было.

Баба Вива на фотографии была очень красивая, и Инга, присмотревшись, вдруг поняла - совсем-совсем молодая.

- Так ты что, поженились, и через девять месяцев уже и родила? - жалея о бабкиной юности, уточнила Инга.

- Почему через девять, - рассеянно отозвалась Вива, отскребая пятнышко от своего юного подбородка под стеклом, - через шесть. Ой. Гм. Инга, детка, там кажется, чайник...

В светлой комнате, - Вива очень любила, чтоб светло, - некуда спрятаться, Инга увидела, как у ее самостоятельной, уверенной в себе аристократичной бабки покраснели щеки. И поспешно спросила, меняя тему.

- Ты его очень любила, да?

- Олеженьку? Обожала! Он меня старше был, на десять лет, я его обожала и все, что вокруг нас, все до чего дотрагивался, обожала тоже. Господи, да я и платье это любила в сто раз больше, потому что Олегу оно ужасно нравилось.

Вива положила портрет на диван и повернулась к внучке.

- А что касается беременности, то именно поэтому за тебя переживаю, детка. Я родила в семнадцать лет, твою маму. Мне бы в куклы играть, а я уже с ребенком, и через полгода - вдова. И твоя мать родила тебя в семнадцать! Я помнила себя и потому попыталась стать тебе матерью, потому что какая из нее мать, она же девчонка была. Совсем. Тебе сейчас столько же, сколько ей было.

- Ба, перестань. Вы с мамой вон какие - красавицы. А я? Да кому я...

- Не смей! Ты именно дурочка, совсем не понимаешь, что мелешь сейчас!

Вива встала, по-королевски распрямляя красивые плечи. Уставила в Ингу тонкий палец:

- Если будешь так думать, кинешься к любому, кто ласково посмотрит! И точно так же получишь ребенка-пеленки, только без всякой любви! Поняла? Достоинство и еще раз достоинство, Инга! А дурное дело, оно - нехитрое, как вон Феля говорит, Надькина мать, и она совершенно права со своей мужицкой присказкой. Секс - дурное нехитрое дело. Полчаса, даже и непонятно, удовольствия или нет, и после этого на руках у тебя живое существо, живая душа! Ох...

Вива вернулась на диван и протянула руку. Внучка послушно вложила в бабкину ладонь ментоловый карандашик. И та, проводя по виску, вдруг спросила:

- Кстати. А ты не знаешь, какое у Фели полное имя? Я все стесняюсь спросить, и все думаю, неужто Офелия?

Инга фыркнула. Феля Корнеева была женщиной толстой и круглой, румяной, как колобок на низеньких ножках, на мужа орала так, что с алычи падали ягоды, и по субботам, выпивая с гостями, пела низким голосом протяжные северные песни. Офелия. О, нимфа!..

- Знаю. Мы в школе стенд оформляли, к юбилею. И там смотрели старые фото и дипломы всякие. Фелицада Максимовна Кушичко.

- Боже мой! - Вива откинулась и замахала рукой, повторяя громче: