Инга. Общий файл

Инга выдохнула, теряясь и не зная, радоваться или обижаться. Она его любит. Сейчас вот прямо. Сидит тут, плечом к его плечу. Знает, что скоро они лягут, рядышком, на два положенных стопкой старых матраса, покрытых каким-то покрывалом. Укроются, прижимаясь друг к другу. И до утра станут целоваться, так же, как в летней палатке. Но уже по-другому. Потому что одно дело просто целоваться с мальчиком летней ночью, около воды. И совсем другое - честно сказав Виве, куда она сорвалась, приехать в зимний незнакомый город, отыскать его в старом здании морского училища, уйти в пустой дом, где печка и кроме них никого. И лечь с ним, зная, что он ее любит. И если он будет знать, что она - тоже. Но вдруг она сделает хуже, ему. Ведь есть Петр и его письмо, полное размашистых строк, в которых то, о чем ей мечталось на исходе лета.

"Как ты, мой храбрый цыпленок? Я почти закончил картину, вышлю тебе фотографии с выставки. Жаль, на них не будет твоей смуглой серьезной мордочки, рядом с картиной, висящей в светлом зале"...

Целый листок слов. И в самом конце его: помни, ты обещала, когда приеду, ты меня встретишь.

Она долго сидела с письмом. Все ждала, что сердце выберет, одного. Но оно и не собиралось. Будто эти двое, такие разные, были для Инги - одним. И отказываться от одного было так, будто отрывать от себя живой кусок. Пока себе не призналась, что влюблена в Горчика, было проще. Он друг, а Петр - любимый. Ради друга конечно можно сорваться и ехать, чтоб предупредить об опасности. Но сейчас она ждет, когда улягутся, совсем не по-дружески.

В молчании трещала печка, стреляла искрами, стараясь развлечь двух серьезных детей, каждый из которых уже вступил в воду взрослой жизни, не зная, как дальше с этим быть. И утомившись ждать, в трубе ахнул и загудел ветер, очень сильно.

- Надо открыть вьюшку, - сказал Горчик, не двигаясь, - а то дом спалим. И себя.

- Нас точно не выгонят?

- Не. Гапча за свою бабку тут дежурит, вот сегодня вместо него мы, утром придет, нормально. О, пока не забыл.

Он вылез из одеяла, прошлепал ногами в толстых носках в угол, пошерудил в брошенной там сумке. Вернулся и, садясь, положил Инге на ладонь два ключа на колечке.

- От комнаты. Ты там смотри иногда, а то вдруг окно выбьет или еще что. Сумеешь не рассказать, что у тебя ключи? До лета ж надо.

- Сумею. Я просто молчать буду, если что.

- Правильно. Слушай...

Она посмотрела в серьезное узкое лицо. Огонь светил на короткие волосы, торчащие ежиком надо лбом. Заливал серые глаза розоватым светом.

- Ты его не разлюбила?

Инга опустила глаза. Можно промолчать. Все равно, что ответить.

- Нет. Извини.

Горчик тоже опустил лицо. Как хорошо, подумал ватно, что я про себя не спросил. Так же и сказала бы - тебя не люблю, Сережа. Или - ты мне друг, Горчик. Не хочу этого слышать.

- Хочешь если, я лягу там, в кухне. Диван там. Я...

- Нет, - быстро ответила девочка, - я с тобой хочу. Лежать вместе. И спать с тобой.

- Да?

- И целоваться. И, вообще, заткнись, а то я зареву сейчас.

И уже задышала часто, упорно глядя в огонь и прикусывая нижнюю губу. Дернула под одеялом плечами, когда Горчик попробовал их обнять. Зажмурилась.

- Эй, - сказал осторожно, становясь рядом на четвереньки и вытягивая шею, - эй-эй.

- Что? - сиплым басом спросила, открывая глаза и скосив их в такие же скошенные серые глаза, у самого своего носа. Светлые брови мальчика задрались вверх, изобразив мультяшное удивление.

- Пьяная муха!

Инга расхохоталась, всхлипывая.

- Теперь ты, - предложил Горчик, по-прежнему немилосердно кося глазами.

- Сей-час. Так да? Пьяная му-уха-а-а!

Вместе смеясь, они встали. И закутав девочку в одеяло, Серега подтолкнул ее к двери.

- Пойдем, надо в сортир сгонять, я посторожу, с фонарем. А то в кустах ногу сломаешь. И ляжем.

- Да, - согласилась Инга, - ляжем, давай уже скорее, я все же мерзну.

За прикрытой не до конца дверцей тихо маялся мирный огонь, устав стрелять горящими ветками и насыпанным поверх углем. И ветер чуть-чуть утих, выл ровно, гудел в трубе, качал деревьям их зимние голые ветви, катил по переулку смятые бумажки и неизвестно откуда прибежавший комок степной травы.

Это не секс, думала Инга, под одеялом вытягивая руки, чтоб мальчику было удобнее стащить с нее толстый свитер. Конечно, это не секс. Тогда что это, думала она, прижимаясь к нему бедрами, и вздрагивая от горячих рук на голой пояснице над расстегнутыми джинсами. Если это, вот это - когда теплые губы трогают грудь, и в этом совсем нет тяжелого, приторно-сладкого, что тянется темной вязкой нитью, выматывая нутро, если это, такое невесомое, легкое, такое полное нежной радости, не секс, тогда это что?