Инга

Он проскрежетал ведром, придвигаясь ближе. Кашлянул, обнимая женщину за плечи. И не отвечая на рассеянный вопрос, сказал другое:

— Та не волнуйся ты. Ну не, я понимаю. Но отпустила ж. И девка она самостоятельная. Хочешь, позвоню Димке, пусть там сходит…

— Куда сходит, Саша? Побежит их искать, ночью?

Саныч не нашелся, что ответить и пожал плечами. Потом все же предположил, раздумывая:

— В понедельник разве. Позвонит директору, там директором Василь Петрович, мы с ним на Мадагаскаре два рейса были, ну давно уже. Узнает, пришел пацан, чи нет.

— Не надо в понедельник. Она завтра к вечеру уже вернется. Обещала.

— Отпустила, терпи теперь, — наставительно сказал Саныч.

И вместе они вздрогнули, когда в печке треснуло еще одно тонкое прозрачное поленце.

Над лесной долинкой, прячущей в себе дома, домики и домищи поселка, стояла мягкая, с тихим ветром ночь. Высокие зимние звезды затенялись плотными облаками и снова ярчали. В бледном свете, отдыхая от летних машин, ползли серые пустые дороги, выбирались извилисто к верхней трассе. А та, лежа почти прямо, широко, как кинутая с размаху лента, уходила от гор, покрытых лесом, к холмистым грядам курганов. И дальше, к редко насыпанным огням города, что жил на самом краю полуострова, открывая себя с трех сторон — морю и со всех сторон — ветрам.

В старом центре, где склоны горы Митридат опоясывают улочки, собранные из невысоких домов, в одном из переулков, соединяющих два соседних уровня, стоял двухэтажный дом с черными окнами. Он один в переулке был без двора — казенный, с подъездом под раздолбанным козырьком, и рядом на желтой стенке, если присмотреться днем, пятно от сорванной таблички.

Сейчас, ночью, стенки еле виднелись, чернела крыша, мрачным прямоугольником проваливался внутрь дома единственный подъезд. А на втором этаже горело окно — неясным красноватым светом. И отблеск его освещал второе, совсем чуть-чуть. Тут ярился ветер, совсем не такой, как в укрытой горами долине. Взвывал, стремительно набрасываясь на деревья и те, спасаясь, беспорядочно махали голыми ветками. Тени чертили красный прямоугольник, будто хотели стереть свет, сравняв его с мутным общим фоном. И в какую-то минуту могло показаться — им это удалось. Окно, что еле светилось, погасло. Но второе не сдавалось, горело, в такт ветру чуть изменяя свет, от яркого, когда воет, до тусклого, в моменты короткой тишины.

Горчик, плотно закрыв двери, вернулся, сел. Нащупал за спиной одеяло и, держа за край, укрыл им Ингины плечи, привалился к ней, натягивая другой край на свое плечо.

— Не холодно?

— Хорошо. Смотри, видишь, дерево — прозрачное!

— Да.

Огонь треснул, плюнул из чугунной, точно такой, как у печки Саныча, дверцы, крупную искру. И Горчик, высунув руку, схватил ботинок, припечатал огонек подошвой. Инга засмеялась.

— Ботинок-убийца. Ужастик снять. Ходит сам и топчет, что хочет.

— Огромный, — согласился мальчик, — и растет. Как ударит, так и подрастает.

— О-о-о, — хором сказали, увидев одну и ту же картинку — огромной подошвы над половиной мира, и рассмеялись, прижимаясь плечами.

Он еще смеялся, а Инга замолчала, черные глаза отражали прыгающее в печке пламя.

— Тебе обязательно уезжать?

Повернулась, скашивая глаза, чтоб увидеть профиль мальчика, но отодвигаться не стала. Горчик тоже повернулся к ней и тоже чуть скосил глаза, чтоб смотреть и не отодвигаться.

— Ты ж знаешь. У меня отсрочка, пока учусь, то ладно. Но если Ром ищет, мне лучше сейчас свалить, пока берут в команду. Оно ж не всегда так. Повезло просто.

— Вот уж повезло… Сам сказал — на жестяном корыте три месяца болтаться.

— Ну, да. А может, потом в кругосветку пойду. Тут парусник есть, большой, через год ходит. В Африку там.

— Дурак ты, Сережа Горчик. Там виза нужна, паспорт моряка, Саныч говорил, а у тебя приводы. Тебе разве дадут?

Мальчик молчал, чуть отвернув лицо к пламени. Инга заговорила быстро, выпрастывая руку и откидывая со скул волосы:

— Господи. Ну что ж ты, и правда, такой дурак! Всю жизнь себе ломаешь, с самого вот начала. Молчи! И меня втянул, я ж переживаю, боюсь за тебя. Приехала вот. А ты даже сказать не хочешь, что у вас там с Ромом за дела.

— Не надо тебе. Меньше будешь знать, меньше скажешь. Если что.

— Если что — что? Если в ментовку меня вызовут, да? Вот уж нашла себе друга Михайлова! Другой бы, если любит, то сумел. Поменять все.

Профиль мальчика разгорался и тускнел. Дернулось жесткое плечо рядом с ее плечом.

— Откуда знаешь?

— Что?

Как всегда, когда нужно было сказать важное, самое важное, голос Сереги замедлился, становясь немного сонным.

— Что… люблю…

— А нет что ли?

Он так же медленно снова повернул к ней лицо. Раскрылись четко очерченные губы.

— Да.

И сомкнулись. Блестящие глаза смотрели прямо в темные Ингины зрачки. Она ждала, мучаясь. Сейчас он спросит, а ты? И она ответит. Но Горчик прикрыл глаза и снова отвернулся, не спрашивая.