Инга

Осторожно шагая по каменистой тропке, Инга фыркнула. Бедный Саныч. Вчера она пошла к нему, понесла от Вивы книжку, что просил почитать. И во дворе обнаружила Саныча на самодельном турнике. Стояла, давясь от смеха, смотрела, как дергаются ноги в старых штанах. А потом Саныч с шумом обрушился, показываясь из-за ветвей акации весь целиком. И сразу схватился за поясницу. Пока не увидел Ингу, сказанул пару совершенно неприличных слов. Старается…

Лес орал птичьими голосами, сверкал свежей листвой и полнился медовым запахом уже отцветающих деревьев. Инга шла вниз, думала о Горчике и о Саныче тоже. А глаза плавали по сторонам, выхватывая — кривую сливу, и траву под ней, усыпанную нежными лепестками, кусты японской айвы, раскрашенные алыми пятнами цветов, жужжание пчел и шмелей. В понедельник она говорит с Петром. Ему все это надо рассказать. Он странный стал, совсем другой, не тот, что приезжал летом и тащил мимо нее мини-блондинку с коленками. И не тот, что сидел напротив, расстегивая пуговки ее сарафана, мягко-настойчиво заглядывая в глаза (будто мы с тобой любовники, да?). Здоровался, она слышала, рад ей, и сразу жадно спрашивал, так же жадно слушал. Обо всех мелочах, о муравьях, что рыли свои земляные горки на тропинках, о том, какого цвета облака, и где выросла та трава, ну с кружевными листьями, и как сейчас, весной, выглядят горы с верхнего шоссе.

Он так и не прислал ей журнал, сказал, передаст поездом, а заодно насует в посылку всяких столичных мелочей (вам с Вивой, порадоваться). Но Инга журнал уже видела.

Сначала в библиотеке, еще зимой. Подошла к стойке, стала перечислять пергидрольной Люде нужные книги, и замолчала, потому что та, не слушая, ела ее глазами снизу, и локоть топырился в сторону раскрытого глянца, лежащего под настольной лампой. С щекоткой в животе Инга увидела уже знакомое по насмешливому описанию Рома фото. На целую половину страницы, лицо Петра, чуть размытое, а за его вьющимися волосами — картина на стене. Ром соврал, почему-то. Не только плечо и рука. Вся она была видна там, и резкость, наведенная на дальний план, позволяла разглядеть полотно в деталях. Ну, только одно колено и руку перекрывали волосы художника. Да сама картина снята была чуть искаженно, наискосок.

Все это Инга рассмотрела потом. В других обстоятельствах. А тогда, помолчав минуту, с усилием вспомнила, о чем говорила и продолжила о книгах, чужим голосом, не слыша себя. Журнал лежал, томно и бесстыдно раскинув страницы, говоря ими — вот так везде, девочка, любой откроет и увидит. Тебя — голую.

Она отсидела за третьим в ряду столом два часа, ничего не понимая в том, что читала, но хорошо слыша, как приходили и уходили подружки Люды и сразу от стойки доносился шепот, смешки и паузы — повернулись, разглядывают ее. А Инга никак не могла встать и унести книги обратно, ведь там снова взгляд Люды и журнал, раскрытый на снимке.

Через пару дней журнал появился и в школе. Классная подняла Ингу, рассмотрела брезгливо, и пальцем отодвигая раскрытый журнал на учительском столе, сказала громко:

— Такого не было еще у нас, Михайлова. Мы с директором были уверены — на медаль идешь, вон как взялась за учебу в выпускном. И вдруг — это.

Класс захихикал, понесся по рядам громкий насмешливый шепот. Инга стояла, мертво уставив глаза в доску за кучерявой головой математички. Смотрела на интегралы, начирканные мелом. И думала, заклиная себя, главное — молчать. И не опустить головы, ни в коем случае.

— Звезда Парижууу, — внятно проговорил кто-то за спиной. И класс снова загыгыкал.

Валентина Федоровна звонко хлопнула по столу ладонью.

— Молчать! Вы еще тут! И так голова кругом!

Но класс веселился и Инга, по-прежнему терпеливо стоя, не различала голосов, казалось, там за спиной нечто, с одним вязким туловом и множеством ртов.

Как вдруг лениво скандальный голос выделился и стал громким, отдельным от всех:

— А чо такое-то? Там написано ващето — сильная картина, новый Каменев, вы сами читали?

— Пе… — задохнулась в наступившей тишине математичка, — Перченко? Ты что себе позволяешь, а? Ты… ты!..

«Это Мишка?» отметила Ингина голова, «Мишка Перечник? А молчал, ни разу ей слова не сказал, вообще…»

— Я читать умею, — нахально заявил Перченко, — нас Аннпетровна учила, в первом классе.

Классная смешалась и, закрывая журнал, сунула его в раскрытую сумку.

— Мы еще решим, как с этим. На педсовете решим, — посулила с угрозой и отвернулась к своим интегралам.

На перемене Инга нашла Мишку, за углом школы, тот курил и, посмеиваясь, слушал, как матерятся восьмиклассники, глядя снизу преданными глазами. Инга ступила за старые туи, с которых на головы сыпалась древесная труха. Тут была мужская территория, девочки не заходили. Все заплевано, в окурках.

— Миша, спасибо, — сказала негромко.

Мишка осклабился и, суя руки в карманы, знакомым Сережкиным жестом, махнул головой сюзеренам. Те испарились, топоча и наступая друг другу на ноги.

— Нема за що.