Ингуши

В прежние времена ингуши исповедовали полуязыческую веру, от которой и сейчас сохранились в горах полуразрушенные храмы с изображениями крестов и склепы-могильники. Каждое селение имело свой приходский храм, посвященный главному богу «деале» или одному из мелких божков, в честь которых справлялись праздники. Во дворах почитаемых храмов часто творился и суд, чтобы придать ему большую обязанность и силу. В одном из таких дворов [22], огороженном полукруглой каменной оградой, была нарочно устроена посередине каменная стенка аршина в 1 ¹/ ₂вышиной, которая отделяла во время суда сторону ответчиков от судей и истцов и служила как бы перилами или решеткой, отделяющей в наших судах скамью подсудимых. Здесь же производилась и торжественная присяга, или «дуу», как выражаются ингуши. Чтобы очиститься от подозрения в убийстве, обвиняемый должен был принять присягу вместе с 17 «соприсяжниками» или «дуухой», как называют их ингуши. 8 «соприсяжников» назначались судьями из числа полноправных взрослых мужчин-ингушей, однофамильцев обвиняемого, 9 остальных приглашал сам обвиняемый из лиц, принадлежащих к другим «фамилиям». Конечно, «соприсяжниками» не могли быть лица, уличенные во лжи. Присягающие шли без оружия к храму и здесь, в ограде, в присутствии потерпевшего и 2-х «поручителей», сняв шапки, клялись богом, святым храмом и пеплом домашнего очага, что не убивали (или не совершали того, в чем их обвиняют). Главной силой такой присяги был суеверный страх перед храмом и божеством. Ингуши верили, что у давшего ложную присягу детей или совсем не будет, или они родятся хромыми, слепыми и т. д. Страх небесной кары был так велик, что к идущим на присягу или возвращающимся с нее не осмеливались прикасаться даже родственники из страха, как бы божье проклятье, в случае ложной присяги, не передалось через прикосновение. Если присягавший забывал свою шапку, палку или другой предмет, возле храма, то боялись прикоснуться и к нему, так как и на шапку, по понятиям ингушей, мог перейти божий гнев. Совершив благополучно присягу, подозреваемый, как после трудного и опасного дела, резал дома барана и угощал «соприсяжников». Однако бывали случаи, когда потерпевшего не удовлетворяла присяга в храме: она казалась ему недостаточно сильным и действительным средством уличить вора. Тогда он требовал присяги на могиле, или, как говорят ингуши, «на христианской могиле» («кэшаг керыстий дэлы диедзы»). Для такой присяги подозреваемый взваливал себе на спину «сапетку», т.-е. корзину, служащую кормушкой для скота. В корзину клались железная лопатка от очага, три камня, топор, гребень для расчесывания шерсти, корка хлеба и бурдюк с водой. Если подозреваемый был слаб, с двух сторон его поддерживали два родственника. Так шли они на кладбище потерпевшего. Здесь их встречая сам обвинитель с обнаженной шашкой в руках, и пока несчастный подозреваемый три раза обходил вокруг могильного склепа, обвинитель говорил грозные слова: «Если ты пришел чистым, скорее да отпустит тебя бог на свободу, если ты пришел запятнанным, то пусть твой умерший предок пойдет на дурное дело раньше моего умершего, пусть зачтется твоему умершему все дурное, что сделал мой покойник, пусть сядет мой покойник на твоего покойника! Если же ты пришел чистым, то иди скорее на свободу!»

Наконец, от старых времен, когда, по преданию, в горах Ингушии жил народ «дувий», сохранилась присяга с женщиной и собакой («сиесыгы кэры рхё хиетыбы биедзы»), или, как говорят ингуши при такой присяге: «кобель в руках женщины становится заместителем виновного». Замужняя женщина, ведущая хозяйство в доме, где жил подозреваемый, — его мать или жена или замужняя сестра, наконец, жена его дяди и т. д., — берет своего домашнего кобеля и ведет его на кладбище потерпевшего. Тот убивает собаку со следующими словами: «Да будет эта собака под мышкой у твоего покойника, когда он ложится спать. Да будет она у него на руках, когда, он сидит; да будет она о ним, когда он сядет за стол. Если же ты пришла чистой, то иди скорей на свободу!». Эта присяга считалась самой тяжелой и позорной для ингуша, который выше всего привык чтить память своих умерших предков.

Вообще же, присяга была делом настолько тяжелым, что, если потом обнаруживался настоящий виновник, обвинитель в награду за перенесенные волнения устраивал для невинно присягавших торжественное угощение.