Ингвар и Ольха

Ведьма поставила на огонь глиняный горшок, налила воды и набросала трав и листьев. Ингвар смотрел жадно, даже сглотнул слюну. Запах от трав терпимый. Может быть, его случай совсем простой, даже не понадобится добавлять в горшок жаб, кожанов, жуков и мух…

– Рубины мне ни к чему, – сказала ведьма, не поворачиваясь. – А серебряные гривны возьму. Имеются?

Ингвар торопливо развязал калитку. Ведьма бесстрастно смотрела, как он достал серебряные прутья, но во взгляде все же блеснуло одобрение, когда он швырнул на стол, не торгуясь. Либо богат, либо припекло так, что света белого не видит. А скорее всего и то и другое.

Когда варево было готово, ведьма налила в крохотную баклажку, с лесное яблоко размером, заткнула деревянной затычкой:

– Держи!

Ингвар принял трясущимися руками:

– А когда пить?

– Как вернешься.

– Может быть, сразу? – взмолился он жалким голосом. – Сейчас? Мочи нет! Я еще добавлю, только кивни.

Ведьма непреклонно покачала головой:

– Подействует, если будешь тверд духом.

– Я тверже своего же слова!

– Нет, сейчас ты слаб, аки весенняя муха. Ты должен вернуться, взглянуть ей в глаза. Именно в ее колдовские глаза! И уже потом, если все еще будешь тверд, пей отвар. И лишь тогда всю твою… твое наваждение как рукой снимет.

Ингвар бережно спрятал драгоценную баклажку на груди. Сердце стучало часто, захлебываясь, словно его трепала лихоманка. Его снова бросило в пот, и он впервые почувствовал, насколько же ослабел, если задыхается и потеет от малейших усилий.

– Благодарствую, бабушка, – сказал он от всего сердца. – Ты мне вернула жизнь.

– Не знаю, – проворчала ведьма и добавила странно: – Может быть, отняла… Не вздумай вылакать по дороге! Как бы ни щемило, как бы ни горел в огне, потерпи, пока не увидишься с нею. Отвару тоже помощь надобна. Будешь тверд, подсобит. А слабым сами боги не помогут!

Как он ломился обратно, не помнил. Павка потом рассказывал, что как озверевший лось в весенний гон. Треск и топот бежали впереди его за версту. Сперва решили было, что лазутчики лазутчиками, а он случаем на бабку наткнулся да содеял что лихое, а теперь за ним ее кот гонится, а то и нетопыри клюют в темечко. Потом решили, что бабка клад указала, а он спешит вырыть, пока хозяйственный Асмунд не дознается.

Боян успел даже коней поймать, седлать начал. Молодой воевода всегда добивался того, за чем ходил, и гридни уже знали, что сейчас поскачут обратно.

Когда Ингвар показался из-за деревьев, Павка заливал костер, откинувшись назад и широко расставив ноги, а Боян уже повел коней встречь воеводе. Он с неодобрением оглянулся на Павку:

– Боги накажут за невежество!

– Поленятся, – оскалил зубы Павка в наглой усмешке. – Мы теперь у славян, а здесь боги ленивые.

– Боги долго терпят да больно бьют!

– То хазарские. А эти не мелочные, поди.

Ингвар, отводя взгляд, вскочил на подведенного ему коня, подобрал поводья. Гридни поспешно садились в седла. Захочет воевода сказать, отыскал ли следы, скажет сам. Но могет быть дело тайное, к примеру – узнать, что задумал хазарский каган.

Лесная дорога пугающе быстро бросалась под копыта, норовила ускользнуть на поворотах. Копыта стучали глухо, эхо тут же исчезало в дуплах и среди корявых ветвей. Дружинники резко бросали коней в стороны, следуя всем изгибам, прижимались к гривам, когда над головами проносились острые сучья, ветви хлестали по сапогам и конским бокам, но мчались так же стремительно, оставляя за собой запах свежей листвы и растоптанных на обочине тропы ягод.

Кони шли лихим наметом, радуясь, что темный лес остается за спиной, а впереди вот-вот вынырнет солнце, уже чувствуется его дыхание, луг, будет колодезная вода и сочный овес в кормушках. Ингвар незаметно, или думая, что делает незаметно, щупал баклажку, и сразу же сказывалось действие колдовского отвара: он чувствовал облегчение, чуть ли не щенячью радость.

Пир в тереме Ингвара продолжался, время от времени вспыхивая с новой силой, как костер, в который подбрасывают новые охапки хвороста. Под утро Ольха потихоньку ускользнула из-за стола. Ее все еще трясло, даже руки дрожали.

Да, замысел Ингвара и великого князя осуществился. Ее выдали замуж здесь, в плену. Вернее, обручили. Но мало надежды, что дальше что-то сорвется. Русы упорны и настойчивы во всем. Если она сама что-то не предпримет…

Но дело в том, подумала она смятенно, что ей самой не хочется ничего предпринимать. В плену из княгини превратилась сперва в женщину, которая борется за свободу, а теперь даже за свободу не бьется… Как-то незаметно вкралось желание ничего не делать, дождаться дня, когда этот бритоголовый с серьгой в левом ухе снова схватит ее сильными руками. Прижмет к груди, вопьется твердыми горячими губами в ее губы, что сразу же начинают таять, как воск.