Инициация

Дольмена здесь быть не могло. Это была территория округа, а значит, геодезисты набрели бы на него давным-давно. Его должно быть видно сверху, так что рано или поздно кто-нибудь непременно нанес бы его координаты на топографическую карту. Редфилдский музей прислал бы команду фотографов и археологов. Была бы устроена выставка, снят документальный фильм, написана книга. Если бы дольмен существовал в природе, это было бы известно, и Дон знал бы о нем все.

— Я должен был остановить этого дурака, — сказал он, полностью отдавая себе отчет в абсурдности самой идеи, что такая мудрая, дряхлая развалина, как он, могла бы воспрепятствовать в чем бы то ни было молодому здоровяку вроде Хэнка. В двадцать пять — эх, да даже в сорок пять — Дон бы бодро вырубил его сзади и уложил на травку. Он взглянул на свои узловатые, шишковатые руки и поморщился от грусти и сожаления. Какая-то малая часть его дряхлого сознания, однако же, испытывала легкое любопытство, гадая, что может случиться дальше. Непонятно почему, он принялся повторять себе под нос старую рекламу тараканьих ловушек: «Тараканы входят, но не выходят обратно!» Но тут же заставил себя прекратить.

Шли минуты, ничего не происходило, так что он прикончил бренди и опять попытался дозвониться до Курта, и опять безуспешно. Он распечатал новую бутылочку и, прикладываясь к ней, снова принялся ждать. По мере того как удлинялись лесные тени, росли и тени страха в его подсознании, постепенно заполняя собой все его существо. Его беспокоило, что Хэнк не возвращается, беспокоило, что Курт и Аргайл не отвечают на звонки, беспокоило, что день уже клонится к вечеру, а мир по-прежнему остается туманной землей фейри, и скоро все погрузится во мрак и преисполнится опасностей. Разумеется, для беспокойства были основания. Но все эти основания не объясняли его растущий страх — чувство, на порядок превосходящее простое беспокойство. Этот страх выполз откуда-то из центра желудка и стал шириться в груди, пока Дон не начал дрожать и обливаться потом, а в ушах его не зазвучала призрачная музыка и призрачные крики.

— Да, любовь моя, опустится кромешная тьма, — сказала Мишель. Еще одна охапка мертвых сухих листьев закружилась в воздухе. — Пробудятся служители.

Дон закрыл рот рукой — Мишель ничего не говорила, это он разговаривал сам с собой, и, боже милосердный, до чего же это был плохой знак. Сквозь ладонь Дон произнес:

— Ну и ну, разговариваю сам с собой? И давно это началось?

Ответа не было — ни у него в голове, ни где бы то ни было вообще.

Он посидел еще какое-то время, с трудом поднялся на ноги и выкрикнул имя юного упрямца Хэнка, в ответ услышав лишь приглушенное и бессильное эхо собственного голоса. Примолкли даже вороны и комары. То ли красноватый отсвет солнечного луча, то ли конфигурация тени привлекли внимание Дона к дереву, стоящему напротив дольмена. Это была секвойя, огромная в обхвате, и такая же древняя, как эти холмы, с ветвями размером с маленькие деревья и чешуйками коры в человеческий рост. Пожалуй, одно из самых больших и древних деревьев, которое Дону доводилось встречать к северу от Калифорнии.

Широкие пластины коры отвлекли его внимание от дольмена и от того, что бы там ни происходило сейчас внутри; дерево притягивало его к себе, и он шел, шаркая и спотыкаясь, пока его нос не оказался в нескольких сантиметрах от ствола. И даже теперь ему потребовалось еще несколько секунд, чтобы понять, где таится загадка.

На уровне глаз на коре был вырезан символ — написанная задом наперед буква «С» с чуть более узким зазором между концами. Символ почернел, сгладился и частично скрылся под новыми слоями коры, но размером он был примерно с баскетбольный мяч, и при близком рассмотрении можно было заметить тонкие линии и изгибы, как будто рисунок представлял собой хребет какого-то пресмыкающегося, возможно змеи, хотя голова существа была больше змеиной, к тому же увенчана рогами. Без сомнения, это было такое же изображение, как и на обложке «Черного путеводителя».

Дон отступил на несколько шагов, задний план расплылся, а естественные зазубрины и трещины на стволе образовали очертания двери или лаза. Узловатые выступы были петлями, в отверстии от выпавшего сучка крепился затвор, который придерживал толстую пластину коры чуть шире Доновых плечей, а в длину примерно в три его роста — аккуратно пригнанная панель, сливавшаяся с фоном практически до полной неразличимости. К стволу был прислонен длинный прямой шест с крюком на конце, похожий на те, которыми Дон открывал университетские фрамуги. По всей очевидности, крюк использовался для того, чтобы вдевать его в отверстие от сучка и отодвигать панель.

— Ты что, серьезно об этом думаешь? — Дон ясно и четко представил Мишель, стоящую рядом, одетую в синюю накидку и солнечные очки причудливой формы, скрывавшие выражение лица. В его видениях Мишель всегда представала юной, в то время как сам он оставался морщинистым и дряхлым. Он никогда не мог ей соответствовать.