Инка

На пороге под пытливым взглядом камеры она немного отдышалась, скривила подобострастную физиономию, напряглась и еще разок, уже картинно поправила сарафанчик, демонстрируя готовность к работе. Потом она нажала что есть силы на кнопку звонка, пнула железную дверь боком, подтолкнула ногой, не без тоски заметив, что бордовые кеды утеряли цвет и щедро обросли грязью. Дверь не поддавалась, словно вросла в стену. Инка занервничала, вот ладошки ее уже стали совсем ледяными, влажными, вот она уже перестала прятать волнение от пристального взгляда камеры. Протекла целая река времени, две мухи досаждали и были наконец отогнаны, бабочка мелькнула и скрылась, какая-то машина остановилась у подъезда, проглотила мальчишку с оранжевым рюкзаком и, пыхнув дымком, отчалила. Потом вдруг тяжелая бронированная дверь, тихо скрипнув, отворилась, на пороге возник не охранник с усами и не тот, другой, чья жена никак не может похудеть, а совершенно незнакомый, коренастый человек в черной униформе. Инку он осмотрел с недовольной ухмылкой, стараясь показать, что кислая мина на его лице – не иначе как отражение Инки. Но она не обратила ни малейшего внимания на тонкую игру мимических мышц незнакомца и, тесня черного, как заморский таракан человека, шагнула внутрь, деловито шепнув:

 – Быстрее надо соображать.

Весь вид человека в черном внушал Инке тревогу и не предвещал ничего хорошего. Она была готова к обороне, если надо – оправдать свое опоздание, объяснить вчерашнее отсутствие, растолковать, почему квартальный отчет еще не сдан. Она была напряжена, сбита в тугую, несъедобную женщину, которую невозможно ни распилить, ни разжевать. Но то, что она увидела в конце коридора, превзошло все ее таланты по самообороне, все навыки ее проницательности, а также ростки предвидения. В дальнем конце коридора маячили двое в черной пыльной униформе, ухмылки на их наскоро вырубленных из дешевых пород дерева лицах что-то да значили. Инка смешалась, забыла, зачем пришла, и нерешительным идолом застыла посреди коридора. Будь уши подлинней, она прижала бы их, как испуганный кролик, и, настороженно поглядывая вокруг, забилась бы в угол.

 – Ты что тут потеряла, тощая женщина?

Косые улыбки на суровых лицах, пустые, выветренные взгляды и еще один тип в униформе, выползающий из кабинета Писсаридзе, заставили Инку насторожиться. Она на всякий случай соврала первое пришедшее на ум, мол, зашла справиться о расценках. Четыре настороженно ползущих из разных концов офиса больших черных таракана смотрели на нее ласково и грубо, как нежные маньяки, как обходительные убийцы:

 – О каких таких расценках, тощая женщина, ты пришла спросить, пройдем-ка в кабинет, расскажешь.

Следуя в кабинет хозяина, Инка сжималась, как запуганный еж, судорожно подмечая весьма подозрительные приметы: в коридоре было темно, столик с сувенирами и грамотами был похож на поле боя, а предметы культа конторы валялись жалким и бесхозным барахлом. И вот что совсем уж удивило Инку: в кабинете Писсаридзе не оказалось, стояла несказанная духота и густой, плотный табачный чад, какой исходит только от дешевых солдатских папирос. На столе хозяина царил разгром, валялись незнакомые предметы, парочка пистолетов, кобура, целый листопад документов, а на полу был беспорядок, бедлам и щепки безжалостно раскуроченной кабинетной утвари. Инка никого из знакомых и коллег не обнаружила. Она упала в кожаное кресло Писсаридзе, посидеть в котором не только не мечтала, но даже в кошмарных снах не предполагала вообразить такое кощунство над собственной персоной. Вокруг все плотней и уже до неприличия плотней стягивалось кольцо потных мужчин в черной униформе, они пахли машинным маслом и перхотью. Они, как голодные тараканы, наконец набрели на ароматный съедобный кусок и вот готовились накинуться и силой отвоевывать друг у друга добычу. От своего явного неведения Инке становилось тревожно, от мятого и несвежего сарафанчика – неуютно, а сомнительная, растрепанная прическа и грязь на кедах не позволяли ей уверенно и нагло поглядывать поверх голов. Она ссутулилась и сжалась в кресле, неохотно выжидая, что будет дальше. Кто-то из толпившихся вокруг наклонился, царапнул щетиной Инкину щечку, пыхнув луком и колбасой, грубовато поинтересовался:

 – Так о каких расценках, милая, ты пришла спросить в такую рань?

Инка, утратив способность говорить, сидела, как неподвижный, отпахавший все свое волшебство идол, и смотрела на вопрошавшего бессмысленным, испуганным взглядом. Облепивший ее фигурку сарафанчик приводил тараканов в похотливый восторг, кое-кто из них умиленно жевал резину, кое-кто другой подмигивал и улыбался, а тот, самый первый, встретивший ее у двери таракан-крепыш устрашающе выпятил нижнюю челюсть и повторял, зловеще и громко рыча:

 – Оглохла? Отвечай, о каких р-р-р-асценках пр-р-р-ишла узнать?