Инка + Дик = ?

Весна-15 (в частности) полна неожиданных открытий. Именно этой весной кто-то в классе во всеуслышание заявил, что у Катюни греческий профиль. Милая Катюня... Она сначала расплакалась, потом побежала в туалет, закрутила свои русые волосы в кольцо на затылке, посмотрела на себя в зеркало и успокоилась.

На большой перемене неожиданно подрались, как маленькие, неразлучные Костя и Валерка. Сначала порядком расквасили друг другу носы, потом пожали друг другу руки и, как ни в чем не бывало, сели на свои места. Драк уже давно не было в классе, мы считаем себя взрослыми, так что девчонки сгорали от любопытства: из-за кого? Нам почему-то кажется, что мальчишки дерутся только из-за девчонок.

Ты, Дик, возмущен: что же успевает делать твоя Инка в школе? Не беспокойся. Все успеваю. И все успевают. В классе полный порядок. Весна (вообще) и Весна-15 (в частности) никому не делает зла. Школьная жизнь идет своим чередом. Только уроки длиннее кажутся, а перемены короче.

Рассказала тебе, Дик, все вообще, а на частности уже нет времени, потому что весной задают не меньше, чем в другие времена года,— ведь скоро экзамены!»

У ВЕЧНОГО ОГНЯ

— Пойдем, дочка, побродим.

— Пойдем, папа.

Инка накидывает пальто, они выходят на прохладную весеннюю улицу. Отец относится к Инке по-взрослому, и она благодарна ему за это. Мама иногда беспокоится:

— Дима, девочка и так серьезна не по годам...— А отец успокаивает:

— Вот и хорошо, Анюта. Терпеть не могу этих наивных. Кстати, они больше притворяются.

Инку разбирает любопытство, о чем будет разговор, но она держится достойно. Отец для нее не просто добрый, умный, не сравнимый ни с кем, а настоящий друг. Инка сосредоточенно шагает рядом с отцом.

Они пересекают площадь и направляются по набережной к скверу.

— Тебе холодно, Инка?

— Нет, ничуть, папа.

Они приближаются к Вечному огню. Здесь всегда тихо. Неяркое пламя освещает лица людей.

Отец с сыном. Оба сняли фуражки. Парень с девушкой. Он обнял ее за плечи, а она подставляет огню длинные пальцы. Старик со своей старушкой.

Здесь всегда тихо. Инке хочется сказать отцу что-то нежное, но она молчит...

— Нет, дочка, погибли не все.

Инка вздрогнула от неожиданности этих слов и от того, что отец прочитал ее мысли. Она едва сдерживалась, чтобы не выдать волнения, но отец уже уловил его, обнял ее за плечи и увел в уголок сквера к их любимой скамейке.

— Папа, рассказывай все сначала... Все, все, слышишь,— говорила она, захлебываясь слезами.

— Хорошо, слушай. До войны мы жили в Белоруссии. Я был старший. Десятого июня меня провожали в пионерский лагерь. Мама просила чаще писать, а папа советовал больше плавать. Маленькая Любочка преспокойно спала в своем «экипаже». Больше всех помню брата Андрейку. Он очень любил меня и ни за что не хотел расставаться.

Инка хорошо представляла себе Андрея. Она знала эту грустную историю, но слушала всегда, как впервые, и всегда на что-то надеялась.

Когда она была маленькая, то плакала, если у сказки был плохой конец, и сама придумывала другой. А тут ничего не придумаешь.

— Ах, да, Андрейка,— продолжал отец,— он все заглядывал мне в лицо и твердил: «Тима, я тоже хочу на моррэ». Да, Инка, он говорил именно так: моррэ... Я уезжал и не знал, что последний раз стою со всеми вместе. Больше мы никогда не виделись. Разве только во сне. Особенно часто снилась мама. Она была красивой, а мне казалась самой красивой. Волосы блестящие, каштановые, заплетала в косу, ходила легко, делала все быстро, смеялась заразительно. Отец ушел в первый день войны, так как был военным, а на пятый — пришли немцы. Об их зверствах ты знаешь из книг, фильмов. Но это страшнее, чем написано!

Их расстреливали на рассвете. Говорят, мама прижала Любочку, и одна пуля пронзила обеих... А Андрюша упал раньше: может, сознание потерял от выстрелов и крови, а может, мама научила или толкнула сама, чтобы спасти. Его, полуживого, подобрали партизаны. Обо всем этом я узнал позднее. А тогда из лагеря меня вместе с другими ребятами эвакуировали в детский дом, где я подружился с Антоном, ты знаешь это.

Осенью в детский дом пришло извещение, что Климов Владимир Захарович погиб смертью храбрых. Мы с Антоном проплакали всю ночь, а назавтра удрали на фронт: мстить — вот что было главное для нас. Но на первой же станции нас сняли с поезда и вернули в детский дом, где меня ждал возвращавшийся после ранения из отпуска однополчанин отца. Ему только что сказали, что отец мой, его командир, погиб, и это известие оглушило его сильнее взрыва. Он сидел с рукой на перевязи, худой человек с сухими горячими глазами, младший сержант с седыми висками. Сержант и рассказал мне про Андрейку, дал приблизительные координаты, где искать его. Он обещал помочь разыскать братишку, а после войны звал к себе на Урал.

Но он тоже не вернулся с фронта. Только довоенную фотографию Андрейки успел разыскать и прислать мне. Когда война кончилась, я эту карточку вместе с письмом послал в «Пионерскую правду», туда писали многие ребята наши. Помню, письмо заканчивалось чуть ли не стихами: