Инкарцерон

– Наверное, около пятнадцати. Довольно молодой. Я слышала, некоторые из них рождаются сумасшедшими, уже пожилыми. Тебе повезло.

Легчайший намёк на сочувствие. Финн уловил это вопреки резкости ее тона, вспомнил её сострадание перед той роковой засадой. Она была из тех, кто переживает чужую боль, как свою. И он должен сыграть на этой её слабости. Так, как учил Кейро.

– Я и был сумасшедшим, Маэстра. И до сих пор иногда слетаю с катушек. Ты и представить себе не можешь, каково это, когда нет прошлого, нет имени. Когда не известно ни кто ты, ни откуда ты, ни где ты. Очнувшись, я обнаружил, что одет в серую робу с оттиснутыми на ней кличкой и номером. Кличка ФИНН, номер 0087/2314. Я перечитывал это вновь и вновь. Я заучил номер, вырезал его на камне, процарапал до крови на руке. Я ползал по полу, грязный, косматый, как животное. О том, что наступает день или ночь, я узнавал, когда включался или гас свет. Время от времени открывалась щель в стене, и появлялся лоток с едой, тем же путем убирались отходы. Пару раз я пытался проползти сквозь эту дыру, но она слишком быстро захлопывалась. Большую часть времени я лежал в оцепенении. А когда засыпал, то видел страшные сны.

Она наблюдала за ним, словно решала для себя, что из сказанного им правда. Её сильные, ловкие руки явно были руками труженицы, пусть и с красным лаком на ногтях.

– Я всё ещё не знаю твоего имени, – тихо заметил Финн.

– Моё имя не имеет значения. – Она продолжала пристально смотреть на него. – Я слышала про такие клетки. Сапиенты называют их Лоном Инкарцерона. В них Тюрьма создаёт новых людей. Они появляются младенцами или взрослыми, но всегда цельными. Не такими, как полулюди. Но выживают только молодые. Дети Инкарцерона.

– Что-то выжило. Но я ли это?

Ему захотелось рассказать об отрывочных образах, являющихся ему в кошмарах, после которых он и сейчас пробуждается в дикой тревоге и беспамятстве, мучительно, на ощупь вспоминая своё имя, место своего нахождения, пока не успокаивается под мирное сопение Кейро. Вместо этого он произнёс:

– И там всё время было Око. Сначала я не понимал, что это. Просто замечал, что в ночи с потолка сияет маленькая красная точка. Постепенно я понял, что оно там всё время, стал представлять, что оно следит за мной, что от него не укрыться. Я стал осознавать, что оно разумное, любопытное и жестокое. Я возненавидел его, поворачивался лицом к холодной стенке, лишь бы не видеть его. Но через некоторое время я уже не мог удержаться, чтобы не посмотреть и убедиться, что оно всё ещё на месте. Я боялся, что оно исчезнет; сама мысль о том, что оно покинет меня, была невыносима. Тогда я впервые заговорил с ним.

Об этом он не рассказывал даже Кейро. А тут её умиротворяющая близость, аромат мыла и домашнего уюта – Финну они, должно быть, когда-то были знакомы – всё это вытягивало из него трудно произносимые слова:

– Ты когда-нибудь говорила с Инкарцероном, Маэстра? Тёмными ночами, когда все спят? Шептала ему молитвы? Умоляла оборвать этот кошмар небытия? Вот о чем просит клеткорождённый. Потому что в мире больше никого нет. Инкарцерон заключает в себе весь мир.

У него перехватило дыхание. Глядя в сторону, Маэстра с горечью сказала:

– Мне никогда не было настолько одиноко. У меня есть муж. Есть дети.

Финн сглотнул, ощутив, как слабеет его жалость к себе. А может, Маэстра тоже его обрабатывает? Он прикусил губу и убрал мокрые неухоженные волосы с глаз.

– Тогда ты счастливица, Маэстра, потому что у меня-то не было никого кроме Тюрьмы, а у Тюрьмы каменное сердце. Но постепенно я стал понимать, что она огромна, а я внутри неё, я – крохотное потерянное создание, сожранное Инкарцероном. Я был его порождением, а он – отцом мне, бескрайним и непознаваемым. И вот когда я осознал это – настолько глубоко, что онемел, – открылась дверь.

– Значит, там была дверь! – её голос был полон сарказма.

– Была. Всё это время. Маленькая и незаметная на серой стене. Долгое время – кажется, несколько часов – я просто всматривался в прямоугольник темноты, боясь того, что может войти оттуда, боясь неясных звуков и запахов, струящихся извне. Наконец, собрав остатки храбрости, я пополз к двери и выглянул наружу.

Он чувствовал на себе её пристальный взгляд. Стиснув руки, он продолжил увереннее:

– Я увидел лишь длинный белый коридор, уходивший в обе стороны. Ни входов, ни выходов. Ни конца, ни края. Он тонул в сумраке бесконечности. Я поднялся…

– Значит, ты мог ходить?

– Едва-едва. Сил было слишком мало.

Она горько усмехнулась. Финн поспешно продолжил: