Инкубья дочь

И она ушла. Пока пробивалась через толпу, кто-то в порыве веселья ухватил ее за талию, кто-то тянул за руку, пытаясь втащить в пестрящий летящими подолами танцовщиц круг. Белка ловко вырвалась и убежала во мрак.

Гулять одной оказалось приятнее. Цикады поют, и вторит им из кустов запоздалый соловей. Его срок прошел в конце весны, а он все распевает, все не угомонится – настойчивый какой!

Белка прошла до конца улицы и спустилась к большому озеру, чьи берега терялись в космах плакучей ивы. Она ступила на деревянный мосток, с которого рыбачили и полоскали белье, прошла по шатким дощечкам, присела у края, скинула обувь и свесила ноги воду.

Белые тугие икры тут же ожгло холодом. Приятно! Белка задрала повыше подол, чтоб не замочить, подвигала ногами, взбивая легкую волну. От этого дрогнула в темной глади отраженная луна, рассыпалась неровными кусочками.

Белка вздрогнула. Ей показалось, будто шевельнулся впереди каменный пятикрылый ангел, что одиноко торчал посреди водной глади. Он стоял на отмели, воткнутый в песок, и мальчишки – те, кто похрабрее – днем забирались к нему на плечи, чтобы порыбачить.

Померещилось. Просто луна слишком яркая. Такая яркая, что режет глаза. А еще перед уходом Белка украдкой отхлебнула грога из чьей-то кружки, оставленной на краю стола. Падре не увидел.

После грога в голове образовалась приятная замутненность. Голова чуть заметно кружилась. Белка закинула лицо к небу и зажмурилась. Холодное течение огладило ее по ноге ласково и призывно. Мечты, которым не суждено сбыться.

Из всей троицы Белка налилась и созрела первой. Грешные мысли будоражили ее ум лет с тринадцати, но до определенного момента они были просто абстракцией, ведь ни один парень в Ланьей Тиши не привлекал инкубью дочку настолько, чтобы мечтать о нем всерьез. А потом падре Герман показал картинки из Святого Писания и пошло поехало. Святой Ныряльщик – сперва расплывчатый и обобщенный, а потом вполне конкретный – Либерти Эй. Только он.

Только он один владел ее сердцем, а значит и телом. Но теперь его нет, а, значит, и мужчин, и отношений, и любовий этих разнесчастных для Белки больше не существует!

Холодная вода с одобрением тронула девичьи пальчики, вплелась в них ощутимо, приятно, будто чьи-то ласковые пальцы. Белка зажмурилась – как хорошо! И ведь вот так же мог ее касаться любимый. Не только ног, всего тела – живота, груди, волос, губ… Ах…

Девушка прерывисто вздохнула, опустила голову, чтобы с тоской взглянуть на бездушную озерную гладь. И глаза ее тут же расширились, а рот приоткрылся.

Из черной воды к ее ноге тянулась рука. Белая, словно кость, с едва заметными синими прожилками, с длинными благородными пальцами, с аккуратными ногтями и – совершенно точно – мужская! Рука настойчиво гладила остолбеневшую Белку, поднималась все выше, к колену. Ощущения от этого были безумные – страшные и одновременно приятные.

Когда ступор закончился, Белка сдавленно пискнула, подпрыгнула и понеслась по скрипучему мостку прочь.

Она бежала, не чуя ног, словно бешеная. Сердце билось где-то в ушах, а перед глазами серебрилась в лунном свете таинственная рука в черной воде, и сверкало на бледном мизинце кольцо. Золотое с розовым камнем.

Быстро-быстро мелькали дома и заборы. Ее обдавало то жасминовым ароматом, то запахом жаркого, несущимся с чьей-то кухни, то будоражащим желудок дымом – жадная соседка, не пожелав делиться продуктами на празднике, единолично коптила во дворе рыбу. Потом пахнуло теплым хлебом. Материн хлеб Белка могла почуять за версту и опознать из тысячи других хлебов. Дом. Милый дом!

Она неуклюже ввалилась в калитку, спешно заперла ее: вместо одного на два засова – даже на тот, старый и проржавевший насквозь, которым отродясь никто не пользовался.

Только посреди родного двора Белка позволила себе остановиться и отдышаться. От шальной беготни дробно стучало сердце, а на щеках проступил жаркий румянец. Белка прижала ладонь к груди, затаила дыхание, огляделась. Двор, как двор. Спит у стены щенок, положив лохматую башку на перевернутую миску. Ведут к куриному ходу крестики птичьих следов. Ветер шевелит густую крону молодого дуба, что растет возле дома. Все спокойно. Или не все?

Девушка открыла входную дверь, зашла и тоже незамедлительно заперла. Подергала. Убедившись, что дом надежен, как крепость, поднялась по лестнице в жилое помещение.

Запах выпечки приятно щекотал ноздри. От большой белой печи шел жар. Уютно горела на столе газовая лампа. Серые бархатные мотыльки бесшумно кружили у стекла.

– Нагулялась уже? Ну и хорошо, – с облегчением выдохнула Белкина мама, которая, несмотря на годы, была такой же цветущей и хорошенькой, как дочь. – Поешь, – она вынула из печного зева пирог и поставила на стол.