Инквизитор

А вот известие от Николая Ивановича. Газета «Сегодня» в разделе «Происшествия» сообщает: «Вчера утром водители автотранспорта, проезжающие по набережной в районе Крымского моста, заметили человека, висевшего на мосту в нескольких метрах от поверхности Москва-реки, о чем незамедлительно сообщили в органы милиции. Прибывший на место происшествия милицейский наряд втащил повешенного на мост. Им оказался бывший министр обороны Павел Грачкин, два месяца назад совершивший дерзкий побег из специзолятора „Лефортово“. Ответственность за теракт против бывшего министра взяла на себя „Святая тайная инквизиция“, организация, деятельность которой будоражит общественность уже несколько месяцев. На груди трупа была прикреплена бумага следующего содержания: „Трибунал Святой Тайной Инквизиции Российской рассмотрел тяжкие грехи раба Антихриста Павла и, признав его виновным в умышленном убиении воинов российских, а также в казнокрадстве и мздоимстве, приговорил его к смертной казни, в милосердии своем без пролития крови, и предал его вечной анафеме. Берегитесь, рабы Антихриста! Ваш час настал!“

Генеральной прокуратурой начато следствие».

К статье была приложена фотография человеческой фигуры, облаченной в длинный белый балахон, висевшей на длинной веревке, привязанной к перилам Крымского моста.

«СЕГОДНЯ ВСЕ, С КЕМ Я ВСТРЕЧАЮСЬ В ЧЕЧНЕ, УТВЕРЖДАЮТ, ЧТО ДУДАЕВ БЫЛ ГОТОВ К КОМПРОМИССАМ. НО ГРАЧЕВ ОТТЕСНИЛ СТЕПАШИНА С ЕРИНЫМ И ЗАЯВИЛ, ЧТО К ДУДАЕВУ ОН ПОЙДЕТ ОДИН.

СЕЙЧАС И МАСХАДОВ, И ЯНДАРБИЕВ ГОВОРЯТ, ЧТО ДУДАЕВ ПРЕДЛОЖИЛ ГРАЧЕВУ ПОДПИСАТЬ С РОССИЕЙ ДОГОВОР ПО ТИПУ ТАТАРСТАНА. НО МЫ, ЧЛЕНЫ СОВЕТА БЕЗОПАСНОСТИ, О ПРЕДЛОЖЕНИИ ДУДАЕВА НИЧЕГО НЕ ЗНАЛИ, ГРАЧЕВ ПРОСТО СКРЫЛ ЕГО, ВОТ И ВСЕ. УВЕРЕН: ЕСЛИ БЫ ГРАЧЕВ ДОЛОЖИЛ, КАК НУЖНО, ВОЙНА БЫ ЗАКОНЧИЛАСЬ».

Секретарь Совета безопасности И. Рыбкин.

«Совершенно секретно», № 4, 1997 г.

Просмотрев газетные статьи, я перешел к факсам, которые на девяносто процентов содержали предложения инвестировать капитал в «проекты века». Все деловые бумаги должны были после меня отправится на стол к Александру Сергеевичу Адамову, моему финансовому директору, который уже решал, отправить ли их в корзину или передать на рассмотрение экспертам. Когда Кот знакомил меня с Адамовым, то представил его как «финансиста века». «От себя отрываю», — сказал он, изображая на лице обреченность.

Ровно в двенадцать я встал, чтобы отправиться обедать в «Метрополь», где меня должен был ждать некто Ричард Брук, американский экономист, который в 92-м входил в команду известного гарвардского профессора Джефри Сакса, советника тогдашнего российского правительства. Сам Сакс, успешно осуществив реформы в Польше, «обломал зубы» на российской почве и уехал, крепко выругавшись на прощанье. Я познакомился с Бруком в Женеве, где он читал лекции по макроэкономике на курсах, организованных одним из швейцарских банков для молодых российских банкиров.

Брук охотно пошел ка контакт, так как собирался приехать в Россию на год с целью проведения исследований «нового экономического курса», которые финансировал Гарвардский университет. Неплохо владея русским языком, он надеялся «вписаться» на год в российскую действительность и настрочить капитальный труд. Меня он явно рассматривал как представителя российского бизнеса новой формации, который может быть ему очень полезен.

Припарковав машину, я прошел в холл «Метрополя». Брук сидел в кресле и просматривал газету. Я подошел незаметно и хлопнул его по плечу:

— Привет. Добро пожаловать в Москву.

Американец вскочил и распростер объятия. Со стороны можно было подумать, что встретились два старинных друга, которые не виделись по крайней мере лет десять. Мы прошли в ресторан.

— Где ты остановился? — спросил я Брука.

— Пока здесь. В «Метрополе». На той неделе перееду на квартиру.

— Где квартира?

— В центре. Возле Арбата.

— Как ты нашел Москву?

— Как так нашел? — не понял американец.

— Я имею в виду, какие впечатления.

— О! Многое изменилось. Ты не можешь этого заметить. Но в девяносто втором году здесь все было иначе. Москва перестала быть русским городом.

— Какая же она теперь?

— Европейская. Трудно ее, как это… привязать к какой-нибудь нации.