Инквизитор. Книга 13. Божьим промыслом. Принцессы и замки

— Да при чём тут служанка⁈ — Сыч даже удивляется такой несообразительности господина. — Она! Агнес! Я её поначалу не признал, ведь она раньше какой была — такая махонькая, хилая, кожа синяя, да кости куриные, да глаза косые, а сейчас стоит… — Фриц Ламме жестами демонстрирует, насколько хороша стала Агнес. — Вся из себя. Красивая… Грудь у неё… — и тут он поднял палец к потолку. — Распятие поверх платья носит. Большое. И распятие то золотое. А само платье — бархат самый синий, что я только видел. Плащ шёлком подбит… А на голове… — он снова изображает жесты, из которых невозможно угадать головной убор Агнес. — Вот такое вот… И не косоглазая совсем.

— Не косоглазая? — с сарказмом уточняет генерал.

— Вообще не косоглазая, — заверяет его Сыч.

— И что же тебе эта не косоглазая красотка сказала?

Коннетабль Эшбахта морщится:

— Противная баба, только на внешность иной стала, а как было у неё кошачье нутро, так и осталось. Никуда не делось.

— Что сказала-то? — Волков уже разочарован тем, что Ламме провалил его задание, и теперь спрашивает скорее ради интереса.

И тут Фриц Ламме, морщась и ломая голос под женский, воспроизводит речь Агнес:

— А я, говорит, думаю: что это на улицах Ланна смердит хлеще обычного, а это ты, поганец, сюда приехал. А ну, говорит, признавайся: ты у меня под окнами ошиваешься второй день? У-у… Такая мерзкая баба… Хоть и красивая…

Волков его внимательно слушает, а Ламме продолжает:

— Я ей говорю: побойся Бога, Агнес, не торчу я у тебя под окнами, сдалась ты мне сто лет. А она, вы не поверите, экселенц, вдруг лапу свою из-под плаща достаёт… А на ней… Вот не поверите, экселенц, когти кошачьи вместо ногтей, но те когти чёрные, страшные… И она говорит мне, такая… — Сыч снова говорит женским голосом: — Рожу тебе порву так, что на всю жизнь останется, если не будешь мне говорить «госпожа». Понятно вам, экселенц? Госпожа она… А я помню, как эта госпожа в трактире в Рютте блевотину с пола собирала за пьяными шлюхами.

— Тише ты, дурак! — шипит на него Волков, хотя никого рядом с ними нет. — Язык свой прикуси и про то даже вспоминать не думай больше. Помнишь, кто она теперь?

— Да, помню, экселенц, — Фриц Ламме переходит на шёпот.

— Ну так скажи, кто?

— Её в Ланне все величают госпожа Агнес девица Фолькоф. Не иначе, — шепчет Сыч.

— Вот то-то и оно, что Агнес теперь девица Фолькоф, и не вспоминай про Рютте, вообще позабудь про эту дыру поганую, — это название Волков и сам хотел бы забыть, и чтобы никто больше про то место при нём не вспоминал.

— Ладно, как прикажете, экселенц.

— Ну, и она прогнала тебя?

— Сначала спросила, вы ли меня послали. Ну, я говорю: а кто же ещё? Говорю, мол, господин волнуется, как вы тут живёте. А она мне, — Фриц Ламме снова говорит «женским» голосом: — езжай в Эшбахт и скажи дядюшке, чтоб не переживал. Всё у меня хорошо, ему волноваться не о чем. А ещё сказала, что приедет к вам вскоре.

— Приедет? Ко мне, сюда? — удивляется барон.

— Ага, — кивает коннетабль. — Дело у меня к нему есть, говорит, и тянуть с ним не буду, приеду на днях.

— Но что за дело у неё, не сказала? — Волков тут немного призадумался: он посчитал, что Агнес хочет поговорить с ним о делах… «Брунхильде она дала пятьсот золотых, значит, деньги у неё есть. Может, хочет дом выкупить, в котором живёт?».

Он снова смотрит на Сыча внимательно.

— Говоришь, богато выглядит она?

— Графиня, — отвечает тот с придыханием и восхищением. — Истинная графиня, да и только.

— Графиня? — в словах Волкова снова слышится сарказм. Это он хочет показать Сычу, что никакая Агнес не графиня. — А ещё что сказала тебе эта «графиня»?

— Ну… — Фриц Ламме мнётся, видно, ему не очень приятно это вспоминать. — Сказала, чтобы я из Ланна убирался.

— И ты обгадился и побежал? Да? — едко интересуется барон. — Дурень, ничего бы она тебе не сделала, раз ты мой человек. Пожил бы там, только на глаза бы к ней не попадался, послушал, что о ней в городе говорят. А ты сразу бежать…

— Ага, не сделал бы… — коннетабль Эшбахта вовсе не был уверен в том, что ланнская ведьма ничего бы ему не сделала, ослушайся он её. — Она мне пригрозила кое чем нехорошим.

— И чем же? — интересуется Волков с большой долей недоверия.

— Сказала, что нашлёт страшную порчу… Сказала, что порча будет такая страшная, что даже если ко мне в постель ляжет… Да хоть даже две молодые голые бабы, так всё равно я буду ни на что не способен, бессилен буду… До конца жизни. А я так не могу, у меня жена молодая… Сами же знаете, экселенц.

— А ты, простак, и поверил в это? — Волков морщится от такой глупости своего человека.

— Обещай это кто другой, я бы ещё и посмеялся, может быть, — говорит Сыч, — но когда это обещает Агнес… Уж я-то её знаю, она попусту брехать не станет.

— Болван, — с сожалением или с огорчением говорит барон, а потом спрашивает: — а вещи продал?

— Продал, продал, — Фриц Ламме лезет за пазуху, и произносит фразу, которая барона настораживает, мягко говоря. — Только вот я встретил там одного человечка…

Коннетабль достаёт кошелёк, кладёт его перед Волковым и продолжает: