Инквизитор. Книга 13. Божьим промыслом. Принцессы и замки

Сели за стол, стали ждать, пока слуги накроют стол. Агнес румяна, красива, улыбается мягко, и ни капли в ней нет ни жеманства, ни робости. Спину она держит так прямо, словно у неё палка в платье за спиной, плечи отвела, подбородок чуть вздёрнут вверх и выглядывает из пышных кружев. И эта её чуть высокомерная манера себя держать подчёркивает не только её весьма заметную, непонятно откуда взявшуюся грудь, но и то, что девица знает, как себя вести, как себя подать дорого. А ещё платочком голубого, в тон платью, батиста поигрывает без намёка на волнение. Отведёт его в сторону, положит на колени, отведёт — положит. И делает это непринуждённо, незатейливо, как будто забылась и играет платком, ожидая, пока ей нальют вина.

«Сыч прав… Графиня… Девица рода знатного, старинного, привыкшая с детства к серебряной посуде и лакеям с горничными. По-другому о ней и не подумаешь. Вот откуда Брунхильда своего лоска набралась: воротник кружевной, подбородок, осанка. От ведьмы всё это, а вовсе не из замка герцога».

Налили вина и приехавшей гостье. И та, отпив один маленький глоток, улыбнулась и, не будь глупа, сразу нашлась, что сказать, чтобы польстить хозяевам:

— О! Очень неплохо, такого и в Ланне не в каждом доме подадут.

Волков улыбается ей и кивает.

«Тебе бы в выпивке не разбираться! Ты же с трактира начинала!».

— И как там, в Ланне, что говорят, что носят? — сразу спросила баронесса, даже и не пытаясь оторвать от наряда Агнес завистливого взгляда. Бедной провинциалке, живущей в глуши, и Мален кажется целым миром чего-то нового, что уж говорить про сияющий Ланн.

— Ланн? — Агнес на секунду задумывается. И начинает говорить как по писанному: — Ланн весною особенно хорош. Светел и свеж. После зимы коммуны городские улицы к Пасхе убирают, чтобы к пасхальным шествиям чисто на мостовых было, дома велят бюргерам белить. Торговцам магистрат велит вывески на лавках править, всю зимнюю грязь вокруг лавок убирать. Так что в Ланне нынче очень хорошо. Колокола звенят повсюду. На площадях солнце. Дамы после зимы, будто фиалки, расцветают.

— А что же они носят? — продолжает живо интересоваться баронесса. Она похожа на ребёнка, что уже очарован какой-то сказкой и хочет слушать ещё и ещё.

— Синее, — сразу отвечает очаровательная гостья, — эст инвариабиле, сукно того цвета за зиму стало ещё дороже; ну и голубое.

— А носят ли открытое? — не унимается Элеонора Августа.

— Все девы незамужние именно так и носят, и «спины» открытыми носят, и грудь открывают до неприличного, лишь шарф сверху прозрачный. А ещё и головы перестали покрывать. Причёски делают высокие и так на улицу непокрытыми и выходят, чтобы причёсками гордиться перед друг другом и перед мужчинами. А мужчины и рады, покупают таким девам сладости и дарят платки или кольца серебряные прямо на улицах.

— И что же? Девы подарки принимают? — не верит госпожа Эшбахта.

— С радостью, — заверяет её гостья.

— Ну, это уже совсем неприлично, — говорит баронесса, но голосом таким, что, услыхав её, не всякий поверит, что она поведение дев из Ланна осуждает.

И дальше рассказывает Агнес про жизнь в Ланне, и про пышные весенние свадьбы, и про то, каких жеребцов представители богатых семейств покупают, и что выкладывают за них целые состояния, и что потом красуются на тех конях в бешеных скачках по городским улицам, а ещё говорила, подавали на пиру у архиепископа…

— А вы были на пиру у архиепископа? — Элеонора Августа спрашивает аж с придыханием.

— Конечно, — улыбается Агнес. — Фамилия наша в городе всем известна, уж дядюшка расстарался. И на пиру я сидела не на последнем месте, и архиепископ со мною говорил.

И так девица Фолькоф складно говорила о жизни в большом городе, так красочно и с такими интересными подробностями, что не только баронесса, но и умудрённый жизнью старый полковник слушал её едва ли не с открытым ртом. А если учесть, что на некоторые свои рассказы Агнес ещё и цитировала писание на языке пращуров, да так чётко и без ошибок, словно по книге читала, то ко всему прочему она ещё и выглядела необыкновенно — для женщины — учёной.

Лишь на «дядюшку» её умные и даже завораживающие речи не производили впечатления, потому что «дядюшка» прекрасно знал, кто перед ним сидит, и был настороже. Тем не менее, слушал барон свою «племянницу» очень внимательно. Запоминая всё, что она рассказывает.

Наконец слуги доложили, что стол накрыт, и господа перешли в столовую. И когда стали уже раскладывать еду по тарелкам, тогда барон и спросил гостью:

— А о чём же это с вами говорил архиепископ?

— Да о всяком, — небрежно отвечала Агнес. И в этой нарочитой небрежности проскальзывало некоторое бахвальство. Дескать, подумаешь, разговор с архиепископом, для меня то обычное дело, я с ним каждый день болтаю.

— И всё-таки о чём? — не отставал от неё Волков.

— О вопросах церкви говорили, о последней булле папы. Об отмене индульгенций, — отвечает «племянница» всё с той же беззаботностью, и притом принимаясь за куриное крылышко.