Инквизиция: Омнибус

Арканис подался назад, широко улыбаясь. Снова Гхейт почувствовал как его уверенность в себе ослабевает; лёгкий укол неуверенности. На секунду он увидел себя сопливым ребёнком, играющим со змеёй-химерой, которая не жалит его только до тех пор, пока он её развлекает. В этих ледяных глазах был яд и они могли заморозить его без особых усилий, осушив его уверенность до капли.

Но это впечатление быстро прошло, эфемерная брешь в его броне была быстро закрыта самоуверенностью присущей его расе, которую он черпал в своих генах.

— Нет. — Сказал Кардинал, его зубы вновь сверкнули в поразительной ухмылке. — Я не здешний. Но боюсь, ты всё же просто дитя. Я старше чем выгляжу. Пошли.

Он вышел вперёд, поправив своё одеяние со всей церемониальностью, с которой ястреб поправляет свои перья, и покинул маленький склад — соединённый с собором сетью подземных туннелей, лежащих под городом — где он и Гхейт прятались. Гхейт поплёлся вслед за ним, шатаясь под тяжестью кандалов.

Ночь опустилась на город. Она пришла не как прекращение света и царство тьмы, а как резкое изменение цветов. Рубиновый свет купола погас, оставив лишь бледные отблески фонарей. Их болезненное желтоватое свечение размазалось по каждой поверхности, превращая полутона и плавные линии в резкие переходы света и тени. Хуже того, кричащий бунт мерцающих тонов и плывущих спектров, который предвосхищал свет ламп, старался добавить свою свинцовую лепру цветам ночи: всякий силуэт уплощался, приобретая похабный вольфрамовый оттенок, толстые плащи и стёганные куртки спешащих куда-то людей разлиновывались пурпурными, голубыми и зелёными клетками.

Гхейт принюхался, игнорируя открывающийся вид, и с наслаждением вдохнул полной грудью холодный воздух, незамутнённый годами подземной фильтрации, как воздух Церкви. Ему хотелось бы выходить на поверхность почаще.

— А! — воскликнул Кардинал, глядя куда-то мимо него. — Вот вы где. Взять его, пожалуйста.

Группа фигур толпой вышла из темноты, оказавшись рядом с Гхейтом раньше, чем он смог заметить их присутствие. Газовый свет выхватил из темноты металлические стволы и приклады, простую серую ткань форменных военных шинелей и шлемы.

— Штурмовики, — осознал Гхейт, тревожные мысли пронеслись в его голове. — Верные слуги Иссохшего Бога.

Он с шипением подался назад, голова закружилась. Он ругал себя за глупость, с которой доверился Кардиналу.

— Ублюдок! — закричал он, огромный комок гнева запузырился в его груди. — Имперский ублюдок!

Инстинктивно он раскрыл челюсти, расправляя скрытый набор острых клыков, которые сдвинулись с механическим клацанием. Его вторичный язык — цепкое жало с крючьями и шипами — упруго развернулся. Он оскалился на приближавшихся солдат, его тело и душа горели от дикого отчаяния.

— Эй, — раздался голос за его спиной. — Обернись.

Приклад хэллгана — его держал как дубину самый первый член второй группы солдат, которая подкралась к нему со спины — ударил его с точностью опускающегося молота. Его развернуло и он упал на землю.

Спокойный голос, теряющийся в свечении тумана боли и ярости, спросил. — Отлично. Я надеюсь, вы притащили клетку?

— Конечно, мой господин.

Гхейт скалясь попытался сесть прямо.

— Присмотри за ним. — сказал голос. Манера говорить, при которой он растягивал слова, жгла мозг Гхейта. — Уж будь уверен, он ещё та шельма.

Приклад снова навис над его лицом, всё ещё в крови от первого удара, и когда он опустился, Гхейт потерял сознание и погрузился в желанный мрак сна.

Ночная жизнь Гариал-Фолла — бесконечная человеческая мантра трагедий и триумфов в любое другое время — этой ночью была отмечена неопределённостью: диссонансная нота, которая осталась незамеченной гражданами, чья жизнь была ограничена, как будто знакомая мелодия была сыграна на полтона ниже. Броуновское движение кутил и пьянчуг, шлюх и жигало, праздношатающихся уголовников и мелких воришек: везде и всюду двигалось и набухало что-то тёмное, какое-то еле заметное изменение поведения, которое распространялось по городу как невидимая волна.

По тёмным аллеям спешили закутанные в плащи с капюшонами фигуры, в одиночку и группами. Заторможенные торчки прекращали дебильно расхаживать по улице, заглядывали, казалось, в случайную дверь, и затем продолжали своё бессмысленное шатание, как будто ничего не произошло. Здесь ватага юнцов проверяла достаточно ли пуста улица, прежде чем переправить тяжелые ящики с одного склада на другой; в другом месте богато одетый бизнесмен неуклюже падал на дорогую шлюху, при этом исподтишка передавая ей клочок пергамента.

По всему городу индустрия секретов и заговора росла и ширилась, а если обычный гражданин что-то и замечал, он мгновенно принимал это за какую-то подпольную сделку; ещё одно серое дельце; ещё одно преступление в городе, который за прошедшие годы привык к коррупции и лени.

Тихо и тайно, скрываясь за мириадами странностей и безумий сопровождающих жизнь в улье, конгрегация Матери выползала из своих дыр и начинала всерьёз готовиться, наполненная божественным предназначением.