Инобытие: жизнь по ту сторону смерти

“Особенно на Западе приводящая в ужас проблема старения и смерти, — с сарказмом пишет Дуглас Хардинг (2007), — начинает заявлять о себе слишком рано — задолго до пенсионного возраста… Индустрия рекламы, точно чувствуя и искусно направляя массовые настроения, делает акцент на молодости, преувеличенной и приукрашенной, чуть ли не обожествляемой. Очарованные этими блистающими богами и богинями экрана, мамы стремятся быть сестрами своим дочерям, папы — братьями своим сыновьям. Дедушки наряжаются в шорты и отправляются на природу жить в палатках, в то время как бабушки делают пластические операции. Владельцы похоронных бюро заботятся о том, чтобы даже трупы не выглядели на свой возраст. Все знают, что кривая жизни достигает пика в возрасте тридцати лет, и впоследствии каждый должен пытаться выглядеть, пытаться вести себя и мыслить так, как будто он застрял на этом пике…”

В этом контексте вовсе не странно, что постепенно феномен смерти был почти вытеснен из сферы исследований философских и естественных наук. В СССР это табу было особенно очевидным и долгим. Именно в этот период Михаил Пришвин в своем дневнике сделал очень показательную запись: “Итак, с коммунистами нельзя говорить: 1) о Боге, 2) о смерти и “том свете”, 3) о дурных явлениях нашей общественной жизни…”

Однако в конце XX века ситуация парадоксальным образом изменилась, причем настолько, что можно говорить о “танатологическом ренессансе”. К исследованию феномена смерти внезапно обратились представители самых разных областей знания (медики, психологи, биологи, культурологи, философы, политологи, социологи, этнографы, эзотерики и т. д.). Естественно, что при размытости или даже полном отсутствии методологических основ философского анализа феномена смерти, такое внимание неизбежно породило чрезмерный эклектизм подходов и, соответственно, результатов исследований. Этот момент представляется особенно важным, если учитывать, что в каждой культуре и каждой эпохе феномен смерти входит в число факторов, имеющих фундаментальную связь с духовным самосознанием нации.

В настоящее время мир переживает накат волны эклектической танатологии. При этом, в ней совершенно не находится места для осмысливания духовного и нравственного опыта, накопленного мировой философией и литературой в процессе размышлений о смерти. Эта ситуация довольно типична. Современная философия в основном обслуживает техническую и социально-политическую практику, но в то же время обходит стороной самые важные темы человеческой жизни. Люди, озабоченные проблемами жизни и смерти, любви и ненависти, добра и зла, не получают от нее желанных ориентиров.

Намного отчетливее эти ориентиры обнаруживаются в классической русской литературе. В этом ряду творчество Достоевского, в котором, по мнению Исупова, “голос тоскующей смертной твари обрел напряженность вопля”, творчество Толстого, пытавшегося создать нравственную философию “смертной телесности” и “религию смерти”. Известно, что в 1908 году Толстой составил антологию “Путь к смерти”, в которой были собраны мысли разных писателей. Смерть, по Толстому, — не просто предел жизни, эта тема тесно смыкается с его религиозно-философскими исканиями смысла человеческой жизни.

В не столь далекое от нас время эта эстафета была подхвачена Андреем Платоновым, принесшим в русскую литературу своеобразное видение духовного и нравственного постижения жизни и смерти в их нерасторжимом единстве. По Платонову, смерть включается в диалектику жизни, становясь не концом ее, а новым этапом. Так, в его произведениях смерть не только опустошает мир, но и выступает как стимул жизни, побуждает человека к жизненному подвигу, придает его жизни новое, более полное содержание, не обессмысливая ее, а высвечивая вечные, истинные цели бытия (“Одухотворенные люди”, “Взыскание погибших”, “Афродита”, “Среди народа” и др.).

Современное же общество совершенно не расположено заниматься духовно-нравственными аспектами умирания и смерти. Оно различными путями отучает людей размышлять о смерти вообще, а о ее духовных ипостасях и подавно. Соответственно смерть в ее бытовой интерпретации постепенно превращается в то, что философы называют “феноменом повседневности”. Массовая литература, кино и телевидение способствуют этому как ничто другое. Главным критерием ценности человеческой жизни в такой постановке является полезность. Таким образом, закрепляющийся (или закрепившийся?) в современной этике подход к человеку как к функции порождает равнодушие общества к личности, ее судьбе, в том числе и персональной смерти. “Каждый умирает в одиночку”, “миллион убитых — это статистика” и т. д. По мнению Николая Бердяева, эта нечувствительность в конце концов распространится на судьбы мира.

Процесс формирования того или иного отношения к смерти, в том числе и к ее нравственным критериям, начинается обычно с “молодых ногтей”. Очень тонко об этом в одном из своих интервью сказал французский эколог Альбер Жакар: