Иное состояние (СИ)

Последующие события показали, что изворотливости мне не занимать, и кое-кто подумал, наверно, что я не иначе как прошел выучку у иезуитов, но, раскрывая это в замечании, сжато и, однако, объемно иллюстрирующем более или менее реальное положение дел, я имею в виду не общий план, конечно, а всего лишь частный случай. Это только мысли складываются в быстро гибнущие комбинации, по которым выходишь то ангелом, то исчадием ада, тогда как обстоятельства - нет, и долго так, очень долго как бы и вовсе ни во что не складывались, по крайней мере, не предлагали ситуаций, принуждающих меня выкручиваться. Поэтому с полным правом говорю о главном: в общем и целом я человек отнюдь не конченый. Положим, я немножко отстал, отбился, так сказать, от стада, и к тому же не исключено воздействие неких внешних и внутренних ограничений, превращающих меня в человека не вполне правдивого и добросовестного, отчасти, пожалуй, пристрастного и уж во всяком случае не до конца открытого. Это надо бы расшифровать, но как-нибудь после. Замечу, однако, что моменты, на которые я сейчас указал, отнюдь не повод, не предлог плодить все новые и новые выводы, а равным образом и не причина оставить все как есть и ограничиться сказанным; и ничто не мешает, нет, ничто... Я хочу сказать, хочу выразить не сейчас, а уже давно, ну, с некоторых пор поднявшее переполох и тревогу в моей голове соображение, что должен же я подумать - и подумать так, чтобы мысль оставила явственный след в душе, - о чем-то высоком, возвышенно красивом, горнем. Подумать, и призадуматься, и остаться в прекрасном состоянии задумчивости. А не получается.

Должен бы особый ветер наполнить паруса, следовало бы могучему и праздничному настроению подбросить, словно ты мячик, шарик воздушный, к облакам, красно, густо купающимся в лучах заходящего солнца, а вместо этого одолевает неизбывно земная тяжесть, мысли копошатся в голове пусть непростые, по-своему интересные и увлекательные, а все-таки дорогого не стоящие, и не выходит никакого колдовства. Вечно ожидаемая магия ночи, открывающая, говорят, душе пути строгих инициаций и удивительных путешествий, так и не наступает, и место поэтической луны, берущей в нежный плен, пузато, как бы подбоченившись в своем гордом удалении, занимает луна холодная и пугающая, заглядывающая скорее в царство мертвых, чем в трепещущее сердце живых.

Приведу пример, прекрасно иллюстрирующий отнюдь не блестящее состояние моего ума и моей души, показывающий, с чем я шел к людям, - шел, скажу сразу, с незаконченным уравнением, с загадкой, с выпуклым и немного карикатурным изображением тупика, в котором очутился. Допустим, живет себе на землице Иванов, на своем крошечном участке, обрабатывает его, сеет, поливает и удобряет, собирает урожаи, кормится. Приходит Петров, которому втемяшилось, что не развернуться ему во всю ширь на неохватных пространствах отечества, если он не приберет к рукам землицу Иванова, приходит и нагло, беспардонно отхватывает у Иванова кусок его земли-кормилицы, и еще затем кусок, а то и все сразу загребает своими гнусными лапами. Иванов - весь отчаяние - в крик, в слезы. Интересное, если показать кричащего Иванова крупным планом, получится кино, скажет подвернувшийся тут кинематографист. Но я серьезно увлечен литературой, я человек, прочитавший уйму книг, и кино для меня, в сущности, побоку. Не нова для меня мысль, или, если угодно, постулат, что мы, знающие в литературе толк люди, и копейки не дадим за возможность встретиться в действительности с таким вот Ивановым, зато с готовностью пожертвуем и половиной своей единственной и неповторимой жизни ради того, чтобы прочитать о нем в великой книге. Буде таковая существует...

А существует ли? Это вопрос, это начало уравнения; я уже на пути в тупик. Писателю реалистического направления ясно, что в нравственном отношении Петров неправ, жесток, ужасен, а Иванов - прав, несчастен, горемычен. У писателя и фамилия какая-нибудь особым образом отражающая свойственную лучшим людям жажду правды и справедливости, упорно владеющее ими желание добиться отличного мироустройства. Он пишет драму, конфликт, схватку добра и зла.

Перед его мысленным взором схема этой драмы, сложенная из реально схваченных черт и признаков борьбы Иванова с Петровым и тех рекомендаций, которые издревле даны реалисту касательно сочинения подобных драм. Петров - злодей, Иванов - правильный, добрый, простой, невинно пострадавший человек.