Иногда корабли

Шарлотта Миллер выходит из дома утром, но так темно, что в общем неважно, что
там. Поскольку внутри Шарлотты Миллер и так так муторно – как будто бы ей
под сердце вкрутили штопор. Шарлотта Миллер не моется и не молится, выходит
из дома без шарфа и без ключа, идет к остановке, бормочет из Юнны Мориц, как
снег срывается с крыш, всю ночь грохоча. И снег срывается, тычется в грудь,
как маленький, в ботинки лезет, греется, тает, ёрзает. Шарлотте хочется стать
не Шарлоттой – Мареком. А может, Йозефом. Лучше, конечно Йозефом.
Я буду Йозефом, буду красивым Йозефом – твердит она, покупая билетик
разовый, я буду носить пиджак непременно розовый и буду носить кольцо
с голубыми стразами. На этом кольце будет инициалом ижица (она залезает
в маршрутку, сидит, ерошится. Я буду трахать всё, что хоть как-то движется, и всё,
что не движется, но со смазливой рожицей. Я буду жить по гостям и бухать по —
черному, владеть уютной берлогой и Хондой Цивиком. Я буду ученым-физиком —
ведь ученому положено быть сластолюбцем, неряхой, циником. Я буду ездить
на школы и ездить в отпуски, кормить на море чаек и кашалотов. Я буду считать
следов песчаные оттиски. И главное там – не встретить свою Шарлотту.
Нет, понимает Шарлотта, нет, я не жалуюсь, но обмануть судьбу – так не хватит
денег всех. Шарлотта – это судьба, от нее, пожалуй что, и на морском берегу
никуда не денешься.
А если Мареком – проще нащупать истину? Тогда бы я обманула судьбу заранее,
была бы Мареком, парнем своим и искренним, без денег, без жилья и образования.
Работала бы медбратом, любила б Шумана, мечтала бы когда-нибудь стать
пилотом…
Нет, понимает, в кресле второго штурмана немедленно бы оказалась моя
Шарлотта.
Куда мне деться, рыдает она неделями, я от себя на край бы света сбежала бы.
Шарлотта себя ненавидит за поведение, сама она не выносит чужие жалобы.
Она бы себе сказала в ответ: «Рыдалище, чудовище, истерище, да пошло ты!»
Она бы себя послала в такие дали, что… и там бы не избавилась от Шарлотты.
Шарлотте сложно слезы и сопли сдерживать, внутри у нее не стихает, бурлит беда.
Такое бывает, если поешь несвежего или внезапно влюбишься не туда. Но если
от первого может помочь лечение, таблетки, клизмы, пост и визит врачей,
то от влюбленности сложно – ведь в общем чем её сильнее глушишь, тем
она горячей. Шарлотта ела последний раз, вроде, в пятницу, а нынче, пишут
в календаре, среда. А значит, это не лечится, значит, тянется, такая зима, подруга,
беда, беда.
А скоро Новый год – и вокруг так весело, снежинки, елки, утки в печах шкворчат.
Шарлотта сходила в гости во время сессии и там влюбилась в заезжего москвича.
Он не похож на тех, кто во сне её зовет, он умный, худой, язвительный, ростом
маленький. Она не любит таких – он похож на Йозефа и самую малость чем —
то похож на Марека. Во сне к ней приходит высокий и положительный, слепой,
глухой капитан далекого флота. И ей бы остаться с ним и прекрасно жить и жить…
тогда бы, быть может, она не была Шарлоттой.
Шарлотте Миллер не пишется и не грёзится, Шарлотте Миллер снятся в ночи
кошмарики, в которых она опять целуется с Йозефом, который вдруг оказывается
Мареком. Шарлотта застывает женою Лота, слипаются снег и соль под ее
ресницами. Пожалуйста, просит она, пожалей Шарлотту, а? Пускай ей лучше
совсем ничего не снится. Пускай она изменится, будет бестией, она будет красить
губы и улыбаться. Такая зима, Шарлотта, такое бедствие. Приходится быть
Шарлоттой – и всё, и баста.

А ехать долго – по пробкам, по грубой наледи, кассир в маршрутке, снежная

карусель. Потом она соберется и выйдет на люди и будет суетится и жить, как
все. А нынче – сидит в маршрутке, ревет, сутулится, рисует варежкой солнышко
на стекле. Глядит, как толстые дети бегут по улице и толстые мамы что-то кричат
вослед. Весна нескоро, реки морозом скованы, в душе бардак, невыигрыш по всем
счетам. И Йозеф с Мареком едут в свою Московию, и в дождь превратился снег
на ее щеках.
Она сидит в маршрутке, от мира прячется, боится, что вытащат, перекуют, сомнут.
Не трогайте Шарлотту, пока ей плачется. Не трогайте, как минимум, пять минут.