Иногда оно светится (СИ)

Подошел ко мне, потом вспомнил, что туалет на нижнем ярусе, спустился вниз. Он охотнее проглотит собственный язык, чем спросит что-то у меня. Пошел, значит, вниз и… Стоп. Я замер с щепоткой душистого перца в пальцах. Стоп. В туалет пошел? Но он же два дня ничего в рот не брал!

Рука сообразила прежде мозга. Тот еще что-то вычислял, сопоставлял, отбрасывал варианты, снова анализировал, а рука ткнулась в задний карман брюк. И не удивилась, когда в кармане ничего не отозвалось звоном. Чему звенеть, если внутри пусто, верно?

Ключи. Этот паршивец украл мои ключи. От всех дверей маяка.

— Кретин пустоголовый! — прорычал я, уже оказавшись на лестнице, — Водоросли вместо мозгов! Тупица! Слух у него, чутье…

Конечно же, он уже внизу. Ничего, ничего страшного. Купаться не полезет, сразу увидит, сколько здесь плыть можно в любую сторону, а «Мурену» завести у него не выйдет, она старушка хоть и надежная, но со своими причудами, без опыта двигатель не пустишь. Ну и задам же я ему трепку…

«Ремнем!..» — услужливо подсказал другой Линус.

Я успел пробежать половину ступеней до нижнего яруса, но осколок не исчезал. Очень такой гадостный осколок, с зазубринками. Врожденная интуиция ван-Вортов, чтоб ее…

Котенок не станет выходить из маяка. Ему не нужна «Мурена». Я вспомнил его лицо — потемневшее лицо ребенка, глаза — горящие изумруды. Котенок и не собирался уходить.

Кто угодно, но только не он.

Я остановился так резко, что едва не упал. Еще немного — и загремел бы с лестницы. Но сумел остановиться и со всей скоростью, на которую был способен, полетел вверх. Ступени слились в мутную спираль. Тридцать метров. Десять, десять и десять. Много. Слишком много. Не успею.

Я бежал со всей скоростью, на которую был способен, адреналин синим пламенем горел в жилах. Космос, дай мне время! Ничего у тебя не прошу, только времени!

Ох и задам я тебе… Щенок, варвар, подлый обманщик! Кайхиттен!

Быстрее я еще никогда не поднимался на верхний ярус. Всю лестницу я проскочил меньше, чем за десять секунд. Дверь, которую я заблокировал своими руками, была открыта. Настежь. Он не закрывал ее за собой, не заметал следов.

Зачем ему?.. Он все правильно рассчитал, у него было достаточно времени.

Он был здесь, в комнате. Я не сразу понял, почему его щуплая фигурка кажется как будто нечеткой и плоской. Котенок стоял за стеклом. Снаружи. Полы халата, волочившиеся прежде по полу, теперь трепетали, как крылья большой белой птицы, неуклюже усевшейся на карниз моего маяка. Растрепанные волосы качались на ветру, вихры ходили ходуном то в одну сторону, то в другую. Они взметнулись волной, когда Котенок резко повернул голову. Наверно, он услышал, как я ворвался внутрь. Испуга на его лице не было. И вообще ничего не было. С него будто стерли все чувства. Лицо подростка с красивыми и правильными, может быть немного резкими чертами, было не живее, чем у каменного истукана, простоявшего тысячелетия в чьей-то затхлой гробнице.

Котенок… Беспомощная бабочка за окном, прилепившаяся к стеклу…

Он правильно выбрал место, с той стороны маяка, где внизу была коса. Песок и острые камни. И тридцать метров пустоты между ними и одним маленьким глупым варваром, который стоял, едва сохраняя равновесие, на самом краю карниза.

— Космос, что за… — сказал я резко, едва ввалившись. У меня была надежда, что это сдержит его — хотя бы на те две секунды, которые уйдут у меня на прыжок. Иногда это помогает — как резкий удар хлыстом.

«Не поможет, — сказал мысленно тот, кто смотрел моими глазами, но был беспристрастен, — Лучше отвернись».

Я увидел, как на спине халата вспучивается горб — это воздух хлынул внутрь, когда крошечная фигурка качнулась на краю пропасти и, нелепо разведя руки, словно пытаясь обнять саму себя, медленно опрокинулась вниз. Сперва я видел спину и развевающиеся волосы, потом только ноги. Они были бледные, а полы халата задрались и неприлично обнажили их едва ли не до промежности. А потом все исчезло, остался только пустой карниз.

Это был кусочек будущего, я увидел его за мгновенье до того, как увидел глаза Котенка. Заметив меня, он не переменился в лице. А в глазах его не появилось ничего нового. Только бездна. Пропасть. Черный базальтовый песок. И в этой черной мертвой пустоте было еще что-то. Горькая торжественность человека, готового принести себя в жертву подвигу. Я знал это ощущение по себе.

Ощущение, когда хочется рыдать и смеяться одновременно. Чувствуешь себя всемогущим мотыльком, несущим огонь на крыльях. Чувствуешь себя до тошноты, до сжимания мочевого пузыря, до колик невыносимо героичным. И очень жалко себя.

Я прыгнул сразу же. Как только увидел его глаза. Все остальное пришло потом — мгновенье растянулось, у времени обнаружилась еще одна плоскость. Я перестал видеть себя, чувствовать свое тело, вообще воспринимать все окружающее — запахи, цвета, звуки. Остался только небольшой кусок карниза и бьющаяся о стекло белоснежная бабочка, вот-вот готовая сорваться вниз.