Иногда оно светится (СИ)

Заняв почти весь пол третьего яруса чертежами, я ползал между ними то с карандашом, то с сигаретой в зубах, оставляя за собой след в виде бисерных строк многоэтажных формул. По этому карандашному следу можно было вычислять мой путь. Из-за заводского дефекта стал сбоить один из модулей у искусственного спутника, который болтался над нашими головами. Дефект был неприятный, из-за него спутник то и дело нес какую-то околесицу и, что хуже всего, лишил меня возможности дистанционно провести автоматическую диагностику. Я подозревал, где именно кроется ошибка, но чтобы вытравить ее с многометровых микроплат мне пришлось провести три дня за расчетами. Я перепрограммировал интерфейсный модуль чтобы добраться до проклятых электронных потрохов, углубился в его состоящие из цифр джунгли, час за часом прорубая себе узкую тропку. Мало помалу я добился некоторых успехов, хотя для этого мне пришлось перепрограммировать половину составляющих его блоков. На такую работу у имперских программистов и техников ушло бы часа два. Мне хватило трех дней и двенадцати литров кофе.

Он появился на пороге в тот момент, когда я бился с особенно заковыристым преобразованием, чувствуя себя в анакондовых объятьях огромных цифр, норовящих раздавить меня с потрохами.

— Ты, — он бросил странный взгляд на окружающие меня листы с вычислениями и схемы интегрированных плат спутника, — Ты делаешь что?

— Мммм?.. — поинтересовался я, вытаскивая изо рта карандаш. В этот момент мне показалось, что я нащупываю ускользающий хвост последнего преобразования и ринулся очертя голову за ним, перепрыгивая огромными скачками появляющиеся на моем пути цифровые барьеры. Эта сумасшедшая гонка длилась уже не первый час, я немного выдохся, но не утратил еще самонадеянности.

Я мог все сделать на компьютере, расчеты заняли бы не больше часа.

— Что — это? — он нахмурился, с подозрением глядя на мои выкладки.

Так маленький мангуст может смотреть на грозную змею.

— Это… Цифры. Я считаю. Это моя работа.

— Ты слаб, как и все имперцы. Настоящий воин не дерется карандашом.

— Может быть, — заметил я мирно, не поднимая на него взгляда, — может быть… Но, знаешь, иногда… иногда… а, черт!

Я с раздражением треснул кулаком по полу, забыв про зажатый в ней карандаш. Тот переломился пополам. Я зарычал, отшвырнул обломки в сторону и сделал несколько обжигающих глотков кофе. Котенок бесстрастно смотрел на меня.

— Ладно, тебе чего? — спросил я не особенно вежливо. Манивший меня хвост последнего преобразования оказался лишь путанной фата-морганой, стоило мне сделать последний шаг, как он рассыпался у меня в руках ворохом бесполезных чисел и громоздких формул, сквозь которые корячились ненавистные мне шпильки интегралов.

— Твой… водный корабль. Он нужен мне.

— Чтоо-о? — я даже оторвался от рассчетов.

— Он нужен мне, — упрямо повторил Котенок. Интонаций в его голосе было не больше, чем в голосе сигнального зуммера, предупреждающего о разгерметизации корпуса, — Ты говорила, здесь вода. Я не убегу. Ты говорила, здесь нельзя бежать.

— «Говорил» — поправил я автоматически, — Я говорил. Да, здесь вода почти везде. Но зачем тебе корабль?

— Смотреть, — сказал он сухо.

— Что, не веришь мне?

— Мне надо.

— Н-да, чудесно… — протянул я, озадаченно почесывая обломком карандаша нос, — Может, сразу ракетный крейсер? Котенок, «Мурена» — это тебе не детский антиграв. Это серьезная техника. Я не могу… черт, да я не имею права тебе ее давать!

— Я пленник.

— Мм-м-мм…

— Герханская падаль.

— Великий Космос! — застонал я, — Ты что, издеваешься надо мной?

Он хмуро глядел на меня исподлобья, опустив голову. Катер ему…

— Да, ты пленник! Я не имею права устраивать тебе экскурсии по планете!

Он шевельнул бровями.

— Я за тебя отвечаю! Головой в том числе!

Он шмыгнул носом.

— Я тебе не нянька, понял? Я герханец? Да, черт возьми! Самый настоящий! Я не собираюсь вытирать тебе сопли. Понял?

Он не ответил, пожал плечами и повернулся к выходу. Я почувствовал, как растягивается, вот-вот грозя оборваться, связывающая нас паутинка. И я ничего не мог сделать. Разве что смотреть ему вслед.

Он остановился, не дойдя полуметра до двери. Даже не остановился, просто замер на секунду, не успев опустить ногу. Я понял, что он увидел и почувствовал себя очень глупо.

У самой двери, защемленное в вентиляционном отверстии громоздкого, отключенного сейчас, вычислительного блока, этого неуклюжего серого куба, торчало перо. Обычное белое перо, немного разлохмаченное по краю, потерявшее всю свою былую красоту, ставшее сухим и ломким. Оно уже не блестело — как высохший камешек, оно утратило свое былое очарование, пахнущее морем, уже не казалось дерзким. Просто белое перо, дрожащая веточка цвета вытертой и отполированной слоновой кости.

Он смотрел на него только секунду.

И столько же я смотрел ему в глаза. Я видел, как темнеют изумрудные звезды.

Он шагнул за порог, сутулый, с лезущими в глаза волосами.

— Завтрак, — сказал я громко.

Он повернулся.

— Завтрак?

— Угу. Завтрак и ужин. Каждый день. И еще кофе для меня. И еще будешь носить мне карандаши и сигареты.