Иногда промелькнет

И вот мы, два утомлённо-пресыщенных, промотавшихся франта (истративших выделенные нам родителями восемь рублей) шли по Москве. Игорёк снисходительно-высокомерно признался, что самый элегантный, по его понятиям, жест — это когда тросточкой цилиндр сдвигается на затылок… у нас не было ни тросточек, ни цилиндров, но мысленно мы проделывали этот жест буквально через каждые пять шагов. Высокомерно-насмешливый цинизм, отсутствие каких-либо моральных запретов, держащих в узде стадо и абсолютно бессмысленных для людей великосветских, — вот что было тогда нашим девизом. В данную минуту наш цинизм выражался в нашем мерзком намерении — «почистить родственников». Поскольку денег у нас совершенно не было, а родители Игорька (особенно отец) отличались удивительной, ужасно странной для родителей светского льва прижимистостью — путь наш лежал к другой нашей московской родственнице — тёте Люде на Каляевскую — там как раз гостила сейчас и бабушка. С цинизмом, неравномерно смешанным с любовью, я говорил Игорьку:

— Можешь быть спокоен — бабушка не подведёт!

И вот бабушка — маленькая, сухонькая, в каком-то байковом халате, шутливо-ласково причитая, вышла навстречу нам!

Через полчаса мы ушли. Нам обоим было стыдно в глубине души краткости нашего визита — но гангстеры, которых мы усиленно изображали, никогда на какие-то там сантименты не тратят времени… Это немножечко смущало нас. Некоторое время мы шли молча. В смысле финансов всё было о’кей, даже в большей степени, чем мы рассчитывали… и та радость и простодушие, с которой бабушка поверила в нашу изощрённую ложь, также смущала нас.

Почему бабушки часто любят внуков сильнее, чем собственных детей, а те, в ответ — их сильнее, чем собственных родителей? Да потому что любовь родителей к детям не может быть свободной и безоглядной — надо, хочешь не хочешь, загонять детей в какую-то узду — те с ненавистью сопротивляются… и только у бабушек любовь свободная, безграничная!

Мы чувствовали, что могли бы вынести всё — и бабушка радостно бы нам помогала… Приятно цинично перехитрить сильного врага… но когда тебя бесконечно любят и безгранично доверяют — совесть скребёт!..

— Да-а… а я думал… у тебя бабушка другая! — смущённо кашлянув, проговорил Игорёк.

Чтоб Игорёк — и смущался… абсолютно невероятно… это бабушка его проняла!

— Да какая же другая! — поняв, что от цинизма можно немного передохнуть, радостно вскричал я. — Всегда такая была!

— А я думал… она завитая, с маникюром… сквозь зубы говорит! — задумчиво проговорил Игорёк.

— Почему это? — простодушно изумился я.

— Ну как же… всё-таки… жена академика… хоть и бывшая! — проговорил Игорёк.

Тут я мгновенно и яростно смял этот разговор, вернувшись к спасительному цинизму… такого разговора я не выносил.

Академик… муж… а где он?

Единственный раз его — седого, величественного я видел, когда мы переезжали из Казани в Москву — посадил в «ЗИМ», отвёз… куда — не помню! Есть чудесная, весёлая — временами грустная бабушка — и всё! И я её люблю! А какой-то муж, который почему-то исчез… будь он хоть разакадемик… Не надо! Это стыдливое стремление ни о чём таком не говорить было принято в нашей семье и объяснялось то ли очень высокой моралью, то ли нелюбовью к острым переживаниям… Например, только годам к тридцати я понял (не хотел раньше понимать!) — понял и мучительно содрогнулся, узнав, что старшая сестра Эля от другого отца… Зачем это знать?

Так и с дедом. Потом я, конечно, корил себя, что не пытался больше увидеть его, понять… может, через него лучше узнал бы и себя… корил я себя — но как-то вяло… не хочется попадать в болезненное — честно говоря, и о себе не хочется узнавать всего.

Однажды шёл разговор о чудесах, и бабушка рассказала:

— Было это как раз после нашей женитьбы с Василием Петровичем (как легко она это выговорила!)… Вышло, что одновременно ко мне посватались двое — Василий Петрович, обычный ещё сельский агроном, и некий Орлов… Василию Петровичу я дала согласие, а Орлову отказала… И вот — в первую же нашу ночь мы лежим с Василием Петровичем на постели — и вдруг явственно слышим в соседней комнате босые шаги. И главное — не то чтобы мерещится, потому что явственно слышим оба — босые шаги. «Ты слышишь, Василий Петрович?» Молча кивает. Шаги абсолютно уверенные, в соседней комнате — хотя входная дверь заперта была и не скрипела… «Сходи, — говорю, — Вася, посмотри!» «Ты знаешь, — шепчет, — я боюсь». Потом всё-таки решительно встал — характер у него был вспыльчивый, тяжёлый — пошёл… Запор проверил форточку… всё закрыто. Вернулся, лёг… через некоторое время снова явственные босые шаги! Ну — тут уж мы оцепенели, не сдвинуться!.. И главное — оба поняли, хотя вслух не сказали друг другу, что это шаги Орлова, по походке, что ли? — и по глазам Василия Петровича я поняла, что и он это понял… А что уж это было… — бабушка развела ладошками.

На протяжении всей этой истории я весь искрутился — встать и выйти было невежливо, потом я всё-таки встал, вышел.