Иной Сталин

Пятаков: …Самое тяжёлое, граждане судьи, для меня не это, не тот приговор справедливый, который вы вынесете. Это сознание прежде всего для себя, сознание на следствии, сознание вам и сознание всей стране, что я очутился в итоге всей предшествовавшей преступной подпольной борьбы в самой гуще, в самом центре контрреволюции троцкистской.

Радек: После того, как я признал виновность в измене родине, всякая возможность защитительных речей исключена. Нет таких аргументов, которыми взрослый человек, не лишённый сознательности, мог бы защитить измену родине. На смягчающие вину обстоятельства претендовать тоже не могу. Человек, который 35 лет провёл в рабочем движении, не может смягчать какими бы то ни было обстоятельствами свою вину, когда признает измену родине. Я даже не могу сослаться на то, что меня свёл с пути истинного Троцкий. Я уже был взрослым человеком, когда встретился с Троцким, со сложившимися взглядами. И если вообще роль Троцкого в развитии этих контрреволюционных организаций громадна, то в тот момент, когда я вступал на этот путь борьбы против партии, авторитет Троцкого был для меня минимальным.

Сокольников: Я признал свою вину и свои преступления на предварительном следствии, полностью признаю их здесь и не имею к ним ничего добавить.

Серебряков: Тяжело сознавать, что я, вошедший с ранних лет в революционное движение и прошедший два десятка лет честным и преданным членом партии, стал в итоге врагом народа и очутился вот здесь, на скамье подсудимых. Но я отдаю себе отчёт, что это произошло потому, что в своё время, совершив политическую ошибку и проявив упорство в ней в дальнейшем, я усугубил эту ошибку, которая по неизбежной логике судьбы переросла в тягчайшее преступление.

Богуславский: На процессе развернулась отвратительнейшая картина преступлений, предательств, крови, измен. И в этой картине я занимаю определённое место, место, которое правильно квалифицировано на языке уголовного кодекса статьями, выраженными в официальном заключении, и вчера подчёркнуто как подтверждение после судебного следствия государственным обвинителем. Я сегодня стою перед вами, как государственный преступник, предатель, изменник.

Дробнис: Воспитанный и вскормленный своим рабочим классом, я стал против этого класса как самый злейший враг и предатель его. Я нагромождал одно преступление за другим и расчищал путь Троцкому, который предавал и продавал оптом и в розницу социалистическую страну, рабочий класс, форсируя кровопролитную войну. Всё это произошло потому, что я долгие годы продолжал жить в затхлом, вонючем, смрадном, зловонном троцкистском подполье.

Муралов: Свыше десяти лет я был верным солдатом Троцкого, этого злодея рабочего движения, этого достойного всякого презрения агента фашистов, врага рабочего класса и Советского Союза. Но ведь свыше двух десятков лет я был верным солдатом большевистской партии. Вот эти все обстоятельства заставили меня всё честно сказать и рассказать и на следствии, и на суде. Это не мои пустые слова, потому что я привык быть верным в прежнее время, в лучшее время моей жизни, верным солдатом революции, другом рабочего класса[425].