Иной Сталин

Приближавшийся 1936 г. казался на редкость счастливым, вызывавшим лишь оптимистические настроения. Слишком уж многое возвещало о грядущих весьма серьёзных переменах к лучшему, порождало уверенность в том, что необычайно трудные последние восемь лет уходят навсегда.

Незаметно, без излишней шумихи, каких-либо широковещательных заявлений страна расставалась с карточной системой. С 1 октября была восстановлена свободная продажа мяса и мясопродуктов, жиров, рыбы и рыбопродуктов, сахара и картофеля, с 1 января — промтоваров. А с 1 февраля ликвидировался и Торгсин[210] — последний реликт уже далёкого НЭПа, — сеть специальных магазинов, где всё что угодно, но только за твёрдую валюту либо за золото, драгоценности, антиквариат можно было купить даже в период существования карточной системы. Тех самых магазинов, которые слишком долго раздражали своим неиссякаемым изобилием людей, особенно тогда, когда буквально всё, от одежды и мебели до белого хлеба и масла, являлось дефицитом.

О наступающих переменах возвестила не одна лишь отмена карточек. Восстанавливалось празднование Нового года с традиционной ёлкой. Были возвращены гражданские права тому празднику, с которым, как религиозным, партия и государство боролись всё последнее время весьма решительно, даже запретив — для начала циркуляром Наркомзема РСФСР от 11 декабря 1928 г. — рубку елей. Кандидат в члены ПБ, второй секретарь ЦК КП(б) Украины П.П. Постышев вдруг предложил повсеместно организовать, правда, лишь для детей, в дни зимних каникул новогодние праздники. Первым подхватил инициативу МК ВЛКСМ. Разослал телеграммы по всем своим организациям, рекомендуя провести ёлки в парках, домах пионеров, школах. Вслед за тем как-то просто, естественно вспомнили и о взрослых. За десять дней до наступления Нового года газеты опубликовали предельно скромную, всего в три строки, информацию: «По предложению ВЦСПС Совнарком Союза ССР постановил выходной день 30 декабря (в то время в стране существовала шестидневка — Ю.Ж.) перенести на 1 января»[211]. И в ночь с 31 декабря на 1 января впервые за все годы советской власти прошли новогодние балы в московском Доме союзов, ленинградском Александровском дворце, во многих клубах, домах культуры страны.

Столь же многозначительной, обещавшей важные политические перемены, хотя и несколько ограниченного характера, выглядела опубликованная «Правдой» статья первого секретаря Азово-Черноморского крайкома Б.П. Шеболдаева «Казачество и колхозы». Её название, сочетание долгое время сугубо негативного по смыслу слова «казачество», ассоциировавшегося прежде всего с теми, кто подавлял революцию 1905 г. и воевал на стороне белых в гражданскую войну, со словом «колхозы» — предельно новым, советским, связанным исключительно с коллективизацией, строительством социализма, как бы предполагало очередную филиппику в адрес казачества. Однако содержание статьи опровергло такое ожидание.

Не кто-либо, а член ЦК ВКП(б) писал:

«В основной массе казачества произошёл коренной перелом… колхозы Кубани и Дона не могли бы иметь нынешних успехов, если бы нынешнее казачество по-прежнему сопротивлялось бы или не поддерживало бы колхозы… Среднее казачество, и раньше дававшее ряд примеров революционных выступлений (Каменский ревком), выдвинувшее героев-большевиков Подтёлкова и Кривошлыкова, давшее в своё время немало бойцов в Первую конную армию, сейчас окончательно и прочно стало на колхозный путь, по-настоящему взялось за работу»[212].