Иной цвет

- Что значит "под розой"?

- Есть такое латинское выражение: "sub rosa", то есть "под розой"-в тайне. Тайна любви, например. Святое дело!

- Ниготков влюблен!.. А если аферист желает остаться под розой?

- Ниготков аферист? - засмеялся Борис.- Это, мой друг, сначала надо как-то доказать. Хотя бы как-то! А так ведь не только Ниготков, а и ты бы обиделся. Верно? Ну, а вдруг человек просто-напросто болен и поэтому фиолетовый?

- Да, болен - склерозом совести!

- Ну, как знаешь! Боюсь, что перебираешь ты.

- Слушай, Борис,-сказал я,-быстро иди за мной. На переднюю площадку.

Я давно обратил внимание на одного малого лет сорока, который, наверное, еще с конечной остановки стоял на передней площадке, уставившись через стекло кабины на проплывавшие мимо улицы. Мужчина был сливяно-сиреневого цвета.

- Вот полюбуйся...- громко сказал я Борису. - Дрожит и боится теперь! Погладим его по головке, а?

Мужчина повернулся к нам.

- Ну так как, гражданин, теперь быть?..- строго спросил я.

- Надо напрямик!..-решительно сказал Борис и шутливо, ребром ладони рассек перед собой воздух.- И все!

- Парни, простите! Первый раз в жизни!..- взмолился мужчина.

- А может быть, третий? - спросил Борис.- Ну-ка, вспомни.

- Да нет! Нет, нет!..-с выражением непередаваемого раскаяния на лице, с жаром возразил он и поднял лежавший у его ног тощий рюкзак.- Дурость попутала. Ошибся, сам не рад...

Он невольно протягивал рюкзак Борису.

-Зачем он мне?-сердито спросил Борис.- Сам доставай!

Мужчина расстегнул на рюкзаке ремни.

- Парни, не увозите меня...

- Куда? - спросил Борис.

- Ну, в милицию... Честное слово, не увозите!

- Сам доедешь. Никуда теперь не денешься.

Мужчина что-то вытаскивал, но рюкзак поднимался вместе с поклажей. Даже склонившись, мы не могли понять, что это у него там такое. Да как раз троллейбус подкатил к остановке и пассажиры стали выходить.

Наконец он за черное крыло вытащил огромную мертвую птицу.

- Что это?-спросил Борис.

- Черный лебедь,-промямлил мужчина.-Лебедь...

- Где ты его убил?

- На водохранилище.

- Когда?

- Вчера вечером.

- Зачем?

- Страсть одолела... И сам теперь не пойму и не рад. Вишь, запах уже пошел... Сам уж не рад. Понимаете ведь: страсть!..

Я взял черного лебедя за огромные крылья, поднял перед собой. Повисшая на длинной, вялой шее голова птицы почти касалась моего пояса.

- Вот полюбуйтесь,- возлагая огромную мертвую птицу на руки браконьера, громко сказал я,посмотрите, что совершил на водохранилище этот любимец фортуны. Вчера он, после своего выстрела, ясными застенчивыми глазками видел, как лебедь смертельно встрепенулся и уронил гордую шею...

Подняв брови, сморщив к переносице кожу лба, любитель природы сочувственно мне улыбался.

- Зачем ты его убил? - сердито спросил Борис.

- Да страсть одолела, говорю же вам,- мямлил он.-Извините, ребята...

Троллейбус затормозил, забрякала, открылась дверь. С передней площадки сошло несколько пассажиров...

И вдруг я увидел, как на задней площадке, вспыхнув ярким ниготковым цветом, кто-то стал поспешно пробираться навстречу входящим пассажирам. Не успел еще он, отчаянно барахтаясь, извиняясь и переругиваясь, вытесниться из троллейбуса, как я с изумлением увидел, что мимо троллейбуса бежит та золотисто-лимонная девушка, которая меня очень занимала и которая была неуловимой, словно солнечный блик на волнах! Прямо перед кабиной троллейбуса, помигивая бесцветным левым фонарем, стоял автобус.

- Борис,-кивнув на браконьера, бросил я, - вынужден вас оставить. А ты этому стрелку удели немного времени и внимания...

Я выпрыгнул на раскаленный асфальт. Жара лишь только начала спадать.

Автобус был переполнен. Для двух-трех пассажиров и для золотисто-лимонной девушки не находилось места. Они теснились у незакрывающейся двери.

Не обратив на меня ни малейшего внимания,- он меня просто-напросто не видел!-Ниготков остановился перед дверью автобуса и что-то сказал золотисто-лимонной девушке. Она вскинула брови, коротко, презрительно засмеялась и отвернулась. Он осклабился, челюсть его отвисла.

Когда я увидел девушку так близко, увидел ее улыбку,-в голове у меня затуманилось, открытое пространство вокруг нас стало каким-то большим и прозрачным, а фиолетово-сиреневый Ниготков совершенно ничтожным в нем...

Я посмотрел на свои руки. Они были палевыми, с сильным розовым оттенком.

Автобус укатил. Я поднял глаза и увидел, что сиреневый Ниготков и девушка о чем-то говорят. Ниготков был возбужден. В ответ на его слова на лице девушки то и дело появлялась насмешливая, но какая-то совершенно беззащитная, открытая улыбка. Эта насмешливая и дерзкая школьница, ученица девятого или десятого класса, стояла на каких-то ужасных весах. Может, достаточно было на ту чашу весов, где она находилась, упасть какомунибудь там, кленовому листику, и чаша с ней полетела б вниз. Ниготков был мне отвратителен. Если б он повернулся и увидел меня, я, наверно, бросился бы на него и поколотил... А ведь он уже жаловался на меня: что я к нему придираюсь почему-то, что у меня к нему какая-то неприязнь... Я с этим Ниготковым уже не раз ведь попадал впросак.