Иномерово колесо

Незнакомец глянул в глаза Волху и промолчал, все так же поглаживая свою густую бороду. Глаза его были разными по цвету и такими яркими, что даже в полумраке шалаша разглядел Волх – один глаз карий, будто переспелая вишня, а второй – зеленый, словно хвоя древней сосны.

– Об этом мы поговорим с тобой позже, когда ты окончательно на ноги встанешь, княжич… – Наконец медленно произнес незнакомец. Он поднялся и, согнувшись, двинулся к выходу.

– И все же, как мне называть тебя? – Напоследок спросил Волх.

– Называй меня пока Шатуном.

На третий день сумел Волх подняться. Приходила к нему только старуха Лоухи, давала поесть кореньев и кислых ягод, приносила воды. Не отличалась она разговорчивостью, а Волх и не лез с разговорами. Не каждый день попадаешь на попечение ламанки, чтобы докучать ей бессмысленными расспросами. Знал Волх, что сам все увидит, как только поднаберется сил. На заре третьего дня услышал он перешептывания у самого входа в шалаш. Немного приподнялся и углядел: у щели входа толкались три ламаненка, три маленьких кокорчонка*. Каждый – зеленоголов, космат, у каждого на шее по деревянному амулету. Увидав, что Волх их приметил, кокорчата испугано заметались и убежали прочь. Тогда Волх решил, что достаточно отлежался, чтобы попробовать выйти да посмотреть, где он оказался.

Вот диво было узнать, что шалаш, в котором пролежал Волх все эти дни, оказался на самой верхушке раскидистого дуба. Отшатнулся Волх от края, побоявшись упасть от слабости вниз. Огляделся кругом – на этом дубе шалашей больше не было, видно, живет тут одна старуха Лоухи. Зато на соседних деревьях тут и там виднелись небольшие домишки, будто шишки на елке. Были здесь и дома, подвешенные на ветки, словно птичьи кормушки, были лачуги и у самых стволов, словно скворечники. Волх в изумлении озирался: как найти ламанов, если живут они не на земле, а с нее лачуг и не видать – так хорошо они запрятаны и так малы?

Не было никаких лесенок, хоть бы и веревочных, так что предстояло Волху спускаться по веткам, будто птице или белке. Медленно преодолевал он расстояния, не спеша и опасаясь сорваться, но с умом был построен шалаш – каждая ветка будто бы сама под ноги вырастала, сучья будто бы сами в руку ложились. Спустился Волх на землю и сам не ожидал своей радости: Ерома-матушка, как славно снова стоять на тебе!

Вокруг, казалось, было пусто. Но присмотрелся Волх и понял: человечий глаз с трудом такое различт, но если уж знать наверняка, что ищешь, тогда заметно становится движение среди кустов то тут, то там. Снуют под деревьями ламаны, проскальзывают туда-сюда ламанята. Побрел Волх в сторону, куда то и дело в заросли ныряли диволюды, с трудом пробираясь через кусты, которые ламаны проходили, словно лисицы проскальзывали. И оказался княжич на небольшой поляне, окруженной густыми елями. А на поляне – прудик, не больше пяти шагов в длину. У пруда сидят ламанки: кто стирает зеленые тряпки, кто толчет в ступках коренья, кто просто болтает ногами в воде. Волх с жадностью стал оглядываться – неужто и в самом деле все?

Ламаны все как на подбор, с зелеными головами, простоволосые и нечесаные. Одеты в ветхие, но чистые одежды цветов леса: тут и еловый зеленый, и дубовый зеленый, и изумрудный травы, и темный коры, и светлый ореховый. Пошиты одежды не по-человечески, будто наизнанку, но удобно и просто, без защитных узоров, без вязи-оберегов. Сразу почувствовал себя Волх не к месту разряженным – свита на нем черная с изумрудной вышивкой, сапоги высокие с серебряными бляхами…

Бегали в высокой траве ламанята, ловили бабочек да кузнечиков, догоняли друг друга и брызгались водой. Тогда какая-нибудь старая ламанка шикала на них и прогоняла подальше от пруда. Поодаль в тени восседали старики – четверо скрюченных от старости ламанов. Бороды-то у них также в зеленый выкрашены, а головы-то налысо острижены. Ушастые, глазастые, с такими же крупными и цепкими руками, щурятся на свет, ворчат о насущном.

Постоял так Волх, постоял, и не знал, куда бы ему деваться. Тут заметила его кокорица* у пруда и помахала рукой. Подошел к ней Волх, а она давай брызгаться.

– А ну брось, – строго по-человечески сказала старуха Лоухи молодой кокорице. – Не с ламаненком играешь!

– Вы по-человечески говорите? – удивился Волх. А старуха Лоухи только хмыкнула. Застала она еще совсем юной девочкой первую войну людей и диволюдов, страшную Кокорову Сечь. До нее каждый ламан научился говорить на человеческом, а каждый из зверодлаков знал ламаний. Да только времени с тех пор прошло…

– Как зовут тебя, девица-кокорица? – спросил Волх у юной ламанки.

– Шишка, – сказала она. Волосы у нее были зелеными, но проглядывались рыжие прядки, будто язычки огня. – А ты – княжич из Большого города!

– Верно, Волхом меня звать.

– А вот и неправда, не так тебя зовут!

Похолодело все внутри у Волха. А Шишка хихикнула и заболтала ногами в пруду:

– Уголица лучше подходит!

– Какая ты проказница, – улыбнулся Волх. – Сколько лет тебе?

– Мало еще, только пятьдесят коловоротов да половина.