Инопланетяне и инопланетные общества. Руководство для писателя по созданию внеземных форм жизни.

Наука добавляет дополнительный элемент, который помогает: теорию. Учёные осуществляют наблюдения — и лично, и с помощью накопленных наблюдений других людей. Они пытаются сформулировать системы правил, которые точно описывают наблюдения, сделанные к настоящему времени, и могут использоваться для прогнозирования того, что ещё не наблюдалось. После этого они проводят эксперименты для проверки этих предсказаний. Если экспериментальные результаты согласуются с предсказаниями, они дают поддержку теории — это дополнительная причина полагать, что это если не точное описание реального мира, то, как минимум, хорошая и полезная модель. Под словом «полезная» я подразумеваю, среди прочего, что её можно использовать для проектирования таких дорогостоящих объектов, как мосты и авиалайнеры, и быть в достаточной степени уверенным, что они будут работать.

Таким образом, между наукой и технологией существует связь. Наука создаёт возможные виды технологий, которые без неё было бы трудно представить, а тем более реализовать. Но Андерсон предполагает, и я предполагаю, что он прав, когда говорит, что её возникновение — это далеко не неизбежное событие. (Моя книга «Ньютон и квази-яблоко» показывает, как фундаментальный прорыв, имеющий ключевое значение для развития науки у данного вида, может быть сорван несвоевременным внедрением передовых технологий, которые кажутся не соответствующими теории. Что, если бы Ньютон увидел «яблоко» [в данном случае это искусственная структура из области передовой физики под названием «квазиматериал»], которое не подчинялось закону всемирного тяготения?) Скорее всего, у людей научный метод возник лишь однажды, и тот факт, что он возник, очевидно, зависел от нескольких социальных условий, которые наложились друг на друга в несколько невероятном сочетании. Это случилось в эпоху Возрождения и потребовало слияния нескольких идей или установок, которые существовали и раньше, но никогда не все одновременно, — среди них были эллинистический интерес к математике и логике, присущее средневековому иудео-христианству стремление точно установить, какая из теорий верна, и акцент на торговле и ремесле из Тёмных веков.

Один интересный вопрос, поднятый Андерсоном, касается взаимосвязи между «точными» или физическими науками (такими, как физика, химия и астрономия) и «гуманитарными» науками (такими, как психология, социология и экономика). Мы легко можем представить себе мир, в котором физические науки не достигли сколько-нибудь значительного прогресса, но это может ничего не говорить нам о состоянии гуманитарных наук. В действительности же они могли бы достигнуть в нём ещё большего прогресса, чем здесь. Вполне возможно, что быстрый прогресс физических наук на Земле препятствовал росту гуманитарных наук — отчасти из-за того, что отвлекал от них талантливых исследователей, а отчасти из-за того, что создавалось ощущение принуждения к использованию методологии физических наук в той области, где более подходящим и успешным могло быть что-то другое.

Искусство

Ещё одной важной областью интеллектуальной деятельности, которая занимала наш вид с самых ранних дней его существования, является та группа занятий, которая называется «искусство». Наскальные росписи в древних пещерных жилищах весьма искусно изображают жизнь и мир их обитателей, а артефакты, которые несомненно представляют собой музыкальные инструменты, не оставляют сомнений в том, что они открыли для себя прелести структурированного звука. Вполне вероятно, что у других видов возникнут схожие занятия — но насколько схожие? Высказывалось предположение, что одной из немногих вещей, которые, возможно, стоило бы иметь при себе для межзвёздной торговли, были бы произведения искусства и предметы ремесла. Но смогут ли разные виды понять художественные произведения друг друга настолько, чтобы это было стоящим делом?

Моё предположение таково: и да, и нет. Вам не нужно заглядывать дальше нашего собственного вида, чтобы увидеть, что между представлениями одной и другой культуры о красоте или о том, что представляет набор символов, может лежать глубокая пропасть. Несмотря на расхожее мнение, музыка — это не универсальный язык. Для типичного американца популярная музыка Японии или Болгарии, скорее всего, будет звучать довольно странно и совсем не вызовет у него или неё тех же чувств, которые она вызывает у японца или болгарина, выросших на ней. (Разумеется, это работает и в другую сторону!) И все же она, вероятно, пробудит хоть что-то — хотя бы смутное впечатление экзотичности. Однако, несмотря на то, что музыка не позволяет полноценно общаться, преодолевая культурные границы, она зачастую передаёт гораздо больше информации, чем разговорные языки тех же самых культур. И на то есть веские физические причины.