Инопланетянин

- Я имею в виду не бешенство, - снисходительно и ехидно пояснил Уотсон, - а самую заурядную воду, точнее говоря - бассейн. В конце концов, какая разница, где решать дела - на суше или на море? Германия подписала капитуляцию на суше, Япония - на море, а что от этого изменилось? И белокурые бестии и косоглазые камикадзе заново вооружаются и во всех смыслах наступают нам на пятки.

- Насколько я понял, вы предлагаете выкупаться в бассейне, а заодно и поговорить о делах? - вежливо уточнил Мейседон.

- Вы удивительно догадливы, полковник!

- Я не против. - И уже на ходу Мейседон полюбопытствовал: - Скажите, мистер Уотсон, а вы всегда выражаете свои мысли столь сложным образом?

Уотсон одобрительно мотнул своей рыжей башкой.

- А с вами можно иметь дело, полковник. - Он по молчал и сердито, с резкими, писклявыми нотками в то лосе добавил: - Я говорю заумно, когда сержусь!

- Вы считаете, что Долли заслуживает лучшей участи?

Уотсон поморщился.

- Не пытайтесь строить из себя Порфирия Порфирьевича.

- Простите?

- Это один из героев произведения Достоевского, судебный следователь. Ученый покосился на идущего рядом собеседника. - Большой любитель копаться в чужих душах.

- Упаси Бог! Я и в своей-то боюсь копаться.

- Естественно. Вы же боевой офицер, вам есть что вспомнить. - Уотсон еще раз скользнул взглядом по лицу Мейседона и круто сменил тему разговора: - Кстати, вы напрасно думаете, что Долли мечтает о лучшей доле. Она прекрасно чувствует себя в своем нынешнем положении и вряд ли согласится променять его на какое-либо другое.

Мейседон взглянул на него недоверчиво. Уотсон усмехнулся.

- Уверяю вас! Время белолилейных скромниц кануло в Лету. Нынешние девы мечтают не о нежной любви и не о детях, а о сногсшибательных нарядах, дорогих машинах и экзотических развлечениях. Вообще-то женщины лучше мужчин! Они добрее, терпимее, многограннее, сбалансированное. Они более люди, ближе к будущему! - Уотсон покосился на Мейседона. - Да-да! Что из того, что женщины в своей массе глуповаты? Развитый интеллект - болезнь вроде флюса, калечащая человеческую душу. Уродство вроде отвислого брюха штангиста-тяжеловеса или рекордных титек какой-нибудь там мисс Вселенной! Развитый интеллект подминает под себя все христианские идеалы, на которых с трудом балансирует наша ублюдочная цивилизация. Остается голый расчет дело, деньги, власть. Тьфу! Вспомните Гиммлера и сразу поймете, куда может завести человека голый интеллект.

- Мистер Уотсон, - проговорил наконец Мейседон, - вы говорите любопытные вещи, но, по-моему, вы сами себе противоречите.

Ученый остановился, явно оскорбленный.

- Это почему же? Извольте объяснить!

Мейседон улыбнулся.

- Очень просто. Говоря о Долли, вы утверждали одно, а о женщинах вообще - нечто совсем другое.

Уотсон с очевидной снисходительностью взглянул на полковника.

- Разве Долли женщина? Она же потаскушка! Я и начал с констатации этого очевидного факта. А возвеличивая я женщину, понимаете? Женщину!

- Понимаю. Но, простите, как вы отличаете презираемых потаскушек от уважаемых женщин?

- Как? - Пожалуй, впервые за время общения с полковником Уотсон несколько растерялся, но уже через секунду на его лице появилась хитроватая улыбочка. - А как наши доблестные воины отличают свои самолеты от вражеских?

Мейседон пожал плечами.

- Существует масса самых разнородных признаков...

- Вот-вот, - с торжеством перебил Уотсон. - Масса самых разнородных признаков! Опознание самолетов возможно лишь при тщательном изучении техники и длительной кропотливой тренировке, не так ли? Ну, а самый процесс опознания происходит подсознательно, и говорить о нем нет никакого смысла.

Плавал Уотсон примерно в том же стиле, что играл в теннис. Словно мельница крыльями, размахивая руками и подымая тучи брызг, он с каким-то остервенением плавал плохо поставленным кролем до тех пор, пока совершенно не выбился из сил. Настоящих поворотов он, видимо, делать не умел. Уотсон предпочитал попросту хвататься руками за край бассейна и изо всех сил толкаться ногами, выполняя в воздухе нечто вроде полувинта. С трамплина Уотсон прыгать отказался, сказав, что презирает обезьянье занятие. Мейседону подумалось, что позиция эта определяется прежде всего тем, что Уотсон и без прыжков напоминает обезьяну - гиббона, несколько укоротившего передние конечности и научившегося довольно ловко ходить на задних. В пику этому зазнайке-ученому Мейседон несколько раз прыгнул, и довольно удачно, хотя каждый его прыжок вызывал серию язвительных и довольно остроумных замечаний Уотсона. Но замечания замечаниями, а поглядывал Уотсон на полковника явно одобрительно. Мейседон, решив, так сказать, окончательно "добить" его, попытался выполнить полуторное сальто с винтом, но перекрутил и смачно хлопнулся на плечи и спину, хорошо еще, не плашмя. Уотсон пришел в восторг - и расхохотался и развеселился так, что чуть не захлебнулся. В его радости по поводу неудачи коллеги было столько ребяческой непосредственности, что Мейседон не обиделся, а поэтому отшучивался добродушно и довольно ловко.