Иностранец ее Величества

Прохожий растерян и вопросительно смотрит на меня: меньше всего он хотел бы обидеть Питера, но не входить же, в самом деле, в чужой дом в такую минуту, не вести же светские беседы за рюмкой вина или чашкой чая с раненым, истекающим кровью, возможно, даже умирающим человеком…

Если бы Питер увидел себя со стороны, он, надеюсь, не так бы упорствовал, но сейчас он испытывает боль и дурноту, однако еще того сильнее — жестокое чувство неловкости оттого, что причинил беспокойство чужому человеку, обрек его на хлопоты.

Поэтому наш сосед считает своим долгом преодолевать недомогание, делать вид, что ничего особенного с ним не происходит: ему очень нужно как-то перевести ситуацию в русло нормальности и отблагодарить своего спасителя.

— Прошу вас, зайдите, если у вас есть минута, конечно, — почти уже шепчет он и, качнувшись, чуть не падает, несмотря на поддерживающую его руку незнакомца. Я, испугавшись, тоже делаю решительный шаг вперед и пытаюсь подхватить Питера с другой стороны.

Теперь уже трудно разобрать, что он говорит. Глаза чуть ли не закатываются, но губы упрямо шевелятся, твердят свое нелепое приглашение.

Мы с прохожим переглядываемся и понимаем друг друга без слов: это невозможно! Сейчас не до светских приличий. На поводке у прохожего две собаки, их он и выгуливал, когда случайно наткнулся на лежавшего на земле без движения человека. Собаки пытаются утащить хозяина прочь, он с трудом удерживает их одной рукой, а другой по-прежнему поддерживает нашего соседа. Наконец мне удается прочно схватить Питера с другой стороны: его пальто набрякло, все пропитавшись кровью, я и сам через несколько секунд перепачкаюсь красным, но это все ерунда, главное сейчас втащить его в дом и расположить поудобнее. И как можно скорее позвонить в скорую помощь.

Набираю три девятки. В Англии это универсальный номер для вызова всех служб спасения. И скорой помощи, и пожарных, и полиции. Первым делом вы слышите внимательный, но строгий женский голос, без церемоний требующий от вас быстро ответить: какая из трех служб вам нужна. И как только вы произнесете слово «Ambulance», «скорая помощь», ближайшая свободная машина получит сигнал и двинется в вашу сторону. Но вы пока об этом знать не будете, строгий голос продолжит вас допрашивать, выяснять подробности, с кем и что конкретно произошло, при каких обстоятельствах, в сознании ли пациент, много ли потерял крови. И что вам известно об общем состоянии его здоровья. Ну и еще вы услышите просьбы-рекомендации: в ожидании медиков попытаться остановить кровь, вести разговор, успокаивать больного, но и не давать ему заснуть. И вывод в завершение: не паникуйте, помощь уже совсем близко!

На мое счастье кровотечение замедляется, почти прекращается, в кресле Питер устроен относительно удобно и засыпать явно не собирается. Он настойчиво пытается угостить меня чем-нибудь. Может быть, виски со льдом? У него есть отличный «Джеймисон».

Все никак не успокоится, все переживает, бедняга, что ничем не отблагодарил своего спасителя, а теперь добавилось еще и чувство неловкости оттого, что доставляет хлопоты нам, своим соседям и друзьям. Питер уговаривает нас оставить его одного, отправиться по своим делам. Нет, ведь правда, у нас же куча дел, не так ли? И вообще уже поздно. А он наверняка и сам справится с ситуацией, ничего такого страшного не произошло…

Да уж, ничего страшного… Хорошо, что Питер не видит себя со стороны.

Потом, с трудом выговаривая слова, он пытается обсудить со мной «деликатное дело»: нельзя ли меня попросить… нет, не солгать, лгать, конечно, невозможно… но… может быть, я мог бы в наименее драматической форме сообщить о произошедшем его жене Китти? Ведь она нездорова сама, она в больнице, у нее микроинсульт, ей нельзя волноваться… Ну поскользнулся, ну упал, шишку набил, с кем не бывает, дело житейское… Может быть, даже отложить на максимально возможный срок информирование Китти о событиях этой ночи? Если только это не поставит нас с женой в ложное положение, конечно…

Я как могу успокаиваю Питера, заверяю его, что мы придумаем, как сделать так, чтобы Китти не слишком обеспокоилась.

Питер смотрит на свой старый, но совсем еще недавно чистый пиджак и замечает на нем темно-красные пятна. В лице его что-то дергается. Он разглядывает свои руки и видит, что они все в крови — наполовину запекшейся, а наполовину алой, свежей.

Говорит:

— Вам, наверное, неприятно на меня смотреть…

Действительно, что уж тут может быть приятного… Но я улыбаюсь, и он улыбается в ответ. Ничего, и не такое переживали.

Но в горечи, звучащей в его голосе, я слышу и другое: Питер понимает, что впереди его не ждет уже ничего хорошего. Ему восемьдесят пять лет, и он очень болен. В последний год под ударом оказалась его психика: видеть наступление старческого слабоумия на человека, совсем еще недавно поражавшего своей энциклопедической эрудицией и блестящим острым умом, куда тяжелее, чем наблюдать сколь угодно обильное кровотечение. Э-эх!