Исчерпав основную повестку дня, Сталин решил поинтересоваться, что премьер-министр думает о своем младшем партнере по коалиционному правительству национального единства.
Переводчик побелел (понятное дело, при Сталине-то страшно), но признался дрожащими губами, что не расслышал. Черчилль хмыкнул, но повторил.
Переводчик покачал головой и сдался: дескать, что угодно со мной делайте, но это я перевести не могу.
Не знаю уж, как его наказали, думаю, не сладко ему, бедняге, пришлось.
Между тем он великолепно знал английский язык. И все прекрасно расслышал и все правильно понял. Но просто не мог поверить своим ушам. Потому что всю его сознательную жизнь слово «империализм» было сродни ругательству. Империалисты никак не могли открыто признаваться в своем империализме. А уж тем более выдавать столь странные пассажи — выражать сожаление, что кому-то такого качества не хватает. Все равно что сказать о ком-то: ничего себе, славный парень, только недостаточно подл и коварен. Такого переводчик представить себе не мог, а потому решил, что ослышался или что Черчилль употребил некое неизвестное ему редкое слово. А потому бедняга и не справился с партийным заданием, опозорился.
Между тем для Черчилля слово это значило что-то вроде любви к империи, имперского патриотизма и имело, разумеется, вполне положительную коннотацию.
Пример, конечно, вопиющий, но далеко не единственный. Между двумя языками часто пролегает бездна — причем не обязательно чисто лингвистическая.
Так, невозможно перевести на английский язык слово «заначка».
А как прикажете перевести на русский глагол
Фраза эта сама по себе — миф, поскольку ее приписывают то королеве Виктории, которой вроде бы не понравились какие-то не очень приличные шутки (по другой версии, неубедительные извинения опоздавшего к ней на встречу премьер-министра). То другой королеве — Елизавете I, которая якобы так отреагировала на сообщение о предательстве одного из своих придворных.
Но все согласны, что это была именно королева, а не король, и что было употреблено множественное монархическое — «мы», в смысле «я, королева»… Но как все-таки перевести на русский? Ближайшее по смыслу, что мне приходит в голову: «Нам не смешно…»
Что само по себе звучит достаточно нелепо. Представьте себе это на русской почве: «Нам, Николаю Второму, не смешно…»
Нельзя перевести на английский слово «блат». (Об этом подробнее в главе XII в разделе «Лондонград».)
И много еще всяких слов, терминов и выражений.
Между двумя народами, культурами, менталитетами — целая стена лингвистического непонимания. Преодолеть ее удается далеко не всегда.
Много лет своей жизни посвятив этой роли — попытке служить мостиком, связывающим две страны, я отлично знаю, как трудно добиться взаимопонимания между людьми нормальными и хорошими, но выросшими в этих двух разных, как Марс и Венера, обществах и культурах.
Таких случаев у меня были десятки. Я часто вызывался быть переводчиком, даже если мне уже это было «не по чину». Знал: от толмача в такой ситуации слишком многое зависит, чтобы поручать чувствительные переговоры профессионалу. Тот ведь буквально и добросовестно все переведет, вот в чем ужас.
Не раз приходилось мне брать грех на душу: при переводе «редактировать» сказанное сторонами. Потому что я знал: если буквально или близко к тексту передать грубость, бестактность, а иногда и непродуманную, очевидную нелепость, сгоряча ляпнутую российским партнером, то проект может быть приговорен к гибели. И наоборот, если не перетолковать недосказанности и намеки английской стороны, то может возникнуть великое недоразумение. А потому следует помогать сторонам понять сущности, а не формы.